Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Куда-то запропастился второй ключ, но замок можно было открыть, поддев отверткой, достаточно было немного повредить дверную коробку.
Ты вскрикнула.
Ты была уверена, что он умер. Миколай лежал навзничь, его кожа превратилась в желтоватый сморщенный пергамент. Он походил на мумию. Мумию или тело Ленина в мавзолее.
В комнате стоял какой-то запах. Не гнилостный и не запах разложения. Будто бы немного пахло благовониями, немного увядающими листьями.
Ты приложила пальцы к его запястью, потом к шее, покрытой сморщенной, застывшей, как панцирь краба, сухой кожей.
Ничего. Коже была слишком твердая.
Ты приложила ухо к грудной клетке, натянутой, как барабан, но будто бы теплой.
Тоже ничего.
Бу…м!
Удар сердца. И опять тишина.
Летаргический сон. Следующий удар сердца мог быть через минуту. Но во всяком случае он был жив. А может, говорил правду? Может, он действительно через три дня как ни в чем не бывало спустится вниз и позавтракает с тобой. На коже появились крупные бесцветные капли пота. Они были клейкие и тянулись, как свежая смола или лак. От них твои пальцы склеивались.
Платочек пристал ко лбу, когда ты пыталась их вытереть. И ты все оставила как есть, но платочек так и остался приклеенный крепко-накрепко, как к карамели.
Ты сидела рядом с ним. Он был абсолютно неподвижный, но можно было взять его за руки и гладить, и ты села так, чтобы можно было его касаться. Время шло.
Ты спускалась вниз, в туалет или сделать себе чай, но дверь в комнату Миколая оставалась открытой.
И ты снова возвращалась туда, чтобы сидеть у кровати и с нарастающей тревогой смотреть, как он становится все больше похожим на засушенный труп. Тело выделяло новые слои клейкой смолы, которая застывала на нем пластами подобно нанесенному лаку. Казалось невероятным, что он сможет из этого состояния проснуться. Ты понятия не имела, что с ним происходило, но выглядело это ужасно.
Было тяжело так сидеть, но ты решила довериться ему. Кроме того, Миколай мог быть прав. Скорая, воя и моргая лампами, забрала бы его среди ночи, а в больнице подтвердили бы кончину и похоронили живьем или затолкали в печь крематория, боясь какой-нибудь эпидемии. Он сказал, что единственная угроза для него — некомпетентный врач. Запросто, если это экзотическая болезнь.
Ты легла только под утро, а потом снова ждала. И сидела у кровати.
Утром он едва-едва напоминал человека. И под слоем странной смолы, теперь похожей на засохшую скорлупу, было трудно разобрать редкие удары сердца.
— Я не верю, что ты меня не слышишь. В фильмах больные в коме всегда слышат. Я люблю тебя, слышишь? Я твоя женщина. Я не знаю, что с тобой и что ты пережил, но вернись ко мне. Я так долго ждала. Не умирай, слышишь? Останься со мной. Я твоя женщина. Я уже не молода, и потому видела многое. Я знаю, как должно быть с мужчиной. Я не буду надоедать тебе своим настроением, не буду вечно чего-то требовать. А если ты окажешься пьяный в парке, я свернусь в клубочек рядом. Только будь со мной. Ты не можешь уйти сейчас, когда мы наконец-то нашли друг друга. Останься со мной, любимый.
Ты рассказывала ему разные истории. Говорила о себе. Просила его и умоляла. Ты надеялась, что он слышит, что в этом засушенном, превратившемся в едва узнаваемую скорлупу теле еще — бу…м! — стучит живое сердце. И что ты можешь, как в сказке, разбудить его поцелуем.
Твое терпение лопнуло поздно вечером второго дня. Ты просто не могла сидеть, смотреть и позволять ему умирать. Ты побежала вниз, чтобы позвонить в скорую и все им объяснить.
Телефон молчал. Был мертв, как реквизит в театре. С таким же успехом ты могла поговорить с фарфоровым котиком.
За окном вихрь ноябрьской грозы размахивал проводами, по которым текли капли дождя. Странник, который уже многое видел, ничего не оставил на волю случая.
Ты вернулась наверх, чтобы быть рядом с ним, снова говорить, просить и умолять. Ты пела ему песни. Через какое-то время стала бредить от усталости и напряжения. Хотела только, чтобы это закончилось.
А потом сидела, слушая, как ветер рвет деревья, обрывая с них последние листья, как дождь стучит по крыше и как в водосточной трубе хлещет вода. А потом пришло самое тяжелое время, половина четвертого утра — самая глубина черного, как дно колодца, мрака, когда ты уже не могла больше удержать закрывающиеся веки.
Тебя разбудило солнце и боль в суставах после проведенной на стуле ночи.
И еще отзвук текущей воды.
Простыня была мокрая насквозь, залитая таким количеством солоноватой плазмы, словно здесь лопнул гигантский пузырь.
И на кровати лежал труп.
Он умер, когда ты спала. Ты была в этом уверена, потому что в слегка наклоненном на бок теле, застывшем в полусидящем положении, был такое совершенство неподвижности, которое свойственно лишь предметам. Неживой материи.
Ты схватила его в объятья, и тогда оказалось, что он пустой и легкий, как восковой слепок. Было похоже на то, словно он лопнул сзади вдоль разорвавшейся трещины, и все, что было внутри, превратилось в жидкость, которая впиталась в матрац, намочила простынь и разлилась на полу огромной лужей.
Ты не могла даже крикнуть. Издала только глухой, невыразительный, протяжный стон. Казалось, у тебя никогда не кончится дыхание.
И тут ты услышала, что внизу кто-то есть. Что в ванной плещется вода, кто-то ходит, переставляют какие-то вещи, что играет радио.
Ты сошла вниз по лестнице как во сне, убежденная, что это наваждение, что ты обязательно должна проснуться, только не знаешь как. Всё — щели между досками пола, золотая пыль, танцующая в лучах солнца, — было реальным в самых мельчайших подробностях, но ведь и в сновидениях так бывает. Никакое это не доказательство.
Стукнула дверь в ванной и из нее вышел стройный, самое большее двадцатилетний юноша, с лысой головой, голый, он вытирался огромным полотенцем.
— Тебе нужно было войти, да? — произнес он, и тогда она узнала голос Миколая. — Ведь все так просто. Подожди три дня. Нет, тебе нужно сунуться. Также, как и тогда, когда я
