Красавица и босс мафии - Лола Беллучи

работа, Дарио, — говорю я, и темные глаза мужчины тут же приобретают решительный блеск.

— Чем могу быть полезен, дон? — Я даю себе пять секунд на то, чтобы передумать, но не делаю этого.

— Я хочу, чтобы ты нашел семью Габриэллы.

ГЛАВА 53

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Мои глаза горят, когда я смотрю на изображение Принцессы на горошине, но я не позволяю себе моргнуть. Открытая книга занимает единственное место рядом со мной на мягком диване в библиотеке, месте, которое стало моим любимым во всем особняке.

Не знаю, называют ли это терапией воздействия, но после нескольких дней, когда поиск книги краем глаза был первым делом, когда я входила в эту комнату, я решила ввести несколько доз своей собственной версии этой терапии.

Вместо того чтобы прятать экземпляр в самом низу самой высокой и дальней полки в библиотеке, я беру его в руки, открываю на странице, уже помятой от долгого обращения, и смотрю на нее, пока противоречивые чувства внутри меня делают то, что у них получается лучше всего — порождают конфликты. Не то чтобы избегание книги как-то облегчало ситуацию.

Последняя неделя была нелегкой: с тех пор как я нашла эту картинку, игнорировать все то, что я похоронила глубоко в груди, стало невозможно, но это неудивительно.

Большинство вещей, которые я заставляла себя забыть, утратили свое значение за те три с лишним месяца, что я провела в Италии. Страхи, обиды, опасения — все это отступало на шаг назад с каждым шагом, который я делала навстречу мужчине, чей запах теперь впитался в мою кожу, став частью меня самой.

Я принадлежу Витторио, и меня это устраивает, как бы неправильно или аморально это ни звучало, мне все равно. Любая скромность, которую я еще могла испытывать из-за комфорта, который приносила мне эта уверенность, была изгнана из моего тела вместе с неуверенностью в себе в тот день, когда Витторио трахал меня, пока я не призналась ему и себе в причинах, которые заставили меня молча подчиниться унижениям, навязанным женщинами Саграды.

Мне все равно, что принадлежать кому-то в прямом смысле слова неэтично, старомодно или бесчеловечно. Того, что дал мне Витторио, того, что он давал мне каждый день, более чем достаточно, чтобы оплатить суд над каждым, кто осмелится обвинить меня. Если меня что и беспокоит в этом смысле, так это исключительно то, что останется от меня, когда я перестану быть полезной дону.

А еще есть Ракель. Все свободное место в моих мыслях в последние несколько дней было заполнено ею. У меня так много вопросов, так много желаний и так много вины, но не потому, что я бросила ее, а потому, что в какой-то момент все то время, что я держала это чувство в темной, запечатанной коробке, оно высохло и умерло.

У меня не было выбора.

Ни одно из решений, которые я принимала в те годы своей жизни, когда я была в состоянии что-либо решать, не было основано на мне самой. Речь всегда шла о моей семье и трех ее членах, и только один из них давал мне что-то взамен — моя младшая сестра. Может быть, мне и не следовало ожидать ничего взамен, я притворялась, что не ожидаю, что мне это не нужно, но, черт возьми, мне это было нужно!

Я заслуживала получить что-то за то, что день за днем отдавала столько себя, что в конце концов ничего не осталось. Жизнь с Витторио научила меня одному: я заслуживаю большего. Ракель тоже заслуживала этого, и рано или поздно остатков моей души уже не хватило бы ни на кого из нас, ни на меня, ни на нее. Мне больше нечего было предложить, и именно эта истина питает эгоистичное чувство, облегчающее сейчас мою грудь, хотя я заставляю себя смотреть на образ, стоящий передо мной, день за днем, не имея иного намерения, кроме как испытать его.

Чувство вины, которое я ожидала испытать, уничтожило бы меня, потому что в моей жизни произошло много хорошего с тех пор, как я была вынуждена оставить сестру, и ни разу я не позволила себе свободно подумать о том, как сильно я хотела бы поделиться этим с ней.

Я делаю это и сейчас, я снова и снова смотрю на каждую новую вещь в моей жизни и переношу Ракель в места и времена, где она никогда не была, пока мой разум не становится неспособным отличить воспоминания от фантазий, и это больно, но не так сильно, как мне кажется, потому что в обилии обязанностей, бурлящих в моей груди, начинает проявляться давно скрываемая уверенность: ни одна из них не принадлежит мне.

Я не виновата в том, что Ракель здесь нет, и я просто не знаю, как справиться с этим чувством. Сегодня я впервые признаю это. Это часть моей безумной терапии. Каждый день мне нужно признаваться себе в чем-то и прощать себя за что-то другое, потому что в конце концов я обнаружила, что ни у кого, кроме меня, нет такой власти.

Может, моя жизнь и в руках Витторио, но то, что я делаю сейчас, не под силу даже ему, и эта уверенность сотрясает мои плечи в крике, на который я и не подозревала, что способна. Звук, рвущийся из моего горла, безутешен, он разрушает меня совсем не так, как я думала, о разрушении коробки, потому что, как и отсутствие необходимости выбирать, это ощущение свободы, а не тюрьмы.

Это не моя вина.

Я никогда ни в чем не была виновата.

Ни в голоде, ни в холоде, ни в боли, ни в брошенности, ни в страхе. Ни в чем. Никогда… Никогда. Не было. Моей. Вины.

В одиночестве, сидя в комнате, полной историй, я обнимаю колени, пока все мое тело сотрясается от самопознания еще одной моей главы.

* * *

— Ты даришь мне в подарок телефон? Опять? — Спрашиваю я Витторио во время ужина, через несколько секунд после того, как он кладет аппарат перед моими глазами.

Прошло уже несколько недель с тех пор, как он стал часто садиться со мной за стол. Когда он только появился, я спросила, не ждет ли его семья внизу, он ответил "да", но продолжил есть со мной, и я решила, что это все, что я от него добьюсь.

Мы далеко ушли от тех дней, когда я обвиняла Витторио в том, что он — ужасная компания, потому что