Пассионарная Россия - Георгий Миронов

Среди людей, полезных России, был и адмирал Николай Семенович Мордвинов (1754–1845). Имя это, к сожалению, сегодня мало кому знакомо. В середине XIX в. был он знаменит тем, что единственный из членов Верховного уголовного суда отказался подписать смертный приговор декабристам. Идеи их не одобрял, но и казнь бунтовщиков не приветствовал. Штрих к портрету, не правда ли? Добавим к тому, что за два года до выхода молодых дворян на Сенатскую стал Николай Семенович президентом Вольного экономического общества (оставался на сем почетном посту до 1840 г.), хорошо знал состояние экономики России и необходимость коренной перестройки осознавал, как и декабристы.

Правда, перестройка в его понимании сводилась к экономическим реформам. И в частности – к развитию третьего сословия. При императоре Павле I, да и после его смерти, при Александре I, была мода на уничтожение «духа екатерининской эпохи», возрождение петровских принципов ограничения деятельности русской буржуазии лишь функциями придворных поставщиков и интендантов. Искоренение духа предпринимательства тем временем богатства стране не приносило. Как писал Н. С. Мордвинов, «обманы, притеснения, присвоения казной частной собственности не обогатили казначейства. Прежний министр финансов не знал иных правил, иного способа, как повсюду ослаблять, истреблять капиталы, почему и оставил по себе нищету в государственном казначействе, истощение в частных имуществах и всеобщее уныние и негодование подданных к правительству». Лучше всеобщая нищета народная, считали финансовые вельможи начала XIX в., чем поступаться принципами. Вот в те годы, еще до восстания декабристов, и выступил Николай Семенович Мордвинов с непривычной для тех лет идеей: а почему бы, предложил он вельможам, не предоставить крестьянам право выкупаться на волю? И крестьянам хорошо, и для Отечества польза. Ибо выкупятся самые предприимчивые. А на них-то в экономике и надежда. Именно во многом благодаря забытому ныне Мордвинову и его усилиям стало возможным рождение в России знаменитых торгово-промышленных династий Морозовых, Коноваловых, Гучковых, Завьяловых. В то время уже наметился закат многих купеческих и промышленных семей, основатели которых выдвинулись не благодаря своим деловым качествам, а в результате лояльности, интриг, протекции… Те же династии, что происходили из крепостных, отличались куда большей живучестью и жизнеспособностью, основанной на личной предприимчивости, трезвом хозяйственном расчете. Именно в начале XIX в. у русской буржуазии начинают появляться зачатки политического сознания. Замечательный факт приводит Рэм Петров в статье «Третье сословие, или Уничтоженный капитал»: императору Александру I был послан донос о том, что «купцы Гостиного двора собираются группами по восемь человек с газетами в руках и рассуждают о необходимости конституции». Как видим, не только дворяне, будущие декабристы, думали о поиске выхода из политического и экономического кризиса путем реформ… Задумывается и третье сословие… Однако не встретились два сословия, не объединились. Более того, в середине века русская народническая интеллигенция (которая, как мы уже показывали в другом нашем очерке, при всем своем разночинном происхождении, была в сословном отношении дворянской) яростно выступала против третьего сословия как опоры капиталистического строя. Сколько разоблачительных филиппик появилось в адрес эксплуататоров! Однако нет-нет, да и проскользнет объективная нотка, даже в статье неистового Виссариона Белинского: «Я не принадлежу к числу тех людей, которые утверждают за аксиому, что буржуазия – зло, что ее надо уничтожить, что только без нее все пойдет хорошо… Я с этим соглашусь только тогда, когда на опыте увижу государство, благоденствующее без среднего класса, а как пока я видел только, что государства без среднего класса осуждены на вечное ничтожество, то я не хочу заниматься решением «априори» такого вопроса, который может быть решен только опытом». Опыт – свой, российский – не заставил ждать. И как только крепостное право было отменено и «на свободу» вышли те крестьяне, которые по разным причинам ранее освободиться не смогли, они и составили «питательный бульон» для российского третьего сословия, выделяя из своей среды талантливых предпринимателей, умеющих рисковать, держать данное слово, обладающих своеобразной этикой, кодексом чести и всеми другими качествами, которые в совокупности сделали третье сословие в России локомотивом экономического развития страны во второй половине XIX – начале XX в. Причем, став представителями другого сословия, нужды, проблемы крестьянства – основного класса России – они не забывали… Любопытно признание идеолога старопоместного дворянства Сергея Терпигорева: «Мы с удивлением и даже с каким-то больным чувством в сердце стали явственно замечать, что все их, купцов, симпатии не на нашей стороне, а на мужицкой. Начнем, бывало, жаловаться какому-нибудь Ермиле Антонову на свое положение, начнем рассказывать, как распустили народ, а он слушает, слушает, икнет да и скажет: «великую милость даровали народу…»

Дворяне-гуманитарии усматривали в этой проблеме скорее эмоциональный аспект. Ученые-технократы рассуждали по-государственному. Тогда Д. И. Менделеев писал о том, что только с развитием производств фабричных и заводских создается тот прочный средний производительный класс, без которого невозможно сильное образованное государство. Как у каждого элемента в его знаменитой «Таблице» была своя «ниша», так и у каждого сословия на Руси – своя.

Та, которую занимало третье сословие, становилась с годами все заметнее. Кто только не ругал, не высмеивал российских предпринимателей, вчерашних крепостных, – и писатели, и публицисты, и дворяне, и вельможи, и революционеры-марксисты, и революционеры-бланкисты, и народники… И ультралевые, и ультраправые объединялись в «святом деле» критики «мироедов» и «индивидуалистов», развивающих «экономическую анархию» и уводящих народ от «старых форм нашей общинной жизни»… Народники как «красной», так и «черной» ориентации ругали купцов да промышленников, а те работали… Заработанные капиталы вкладывали в расширение производства, в развитие культурного земледелия, в развитие культуры (как тут не вспомнить, что культура российская благодаря их меценатству переживала во второй половине XIX – начале XX в. свой очередной «золотой век»).

Брань на вороте не висла. А русская промышленность тем временем все крепла. За 16 лет, прошедших после отмены крепостного права, протяженность железных дорог в России увеличилась более чем в десять раз! В 1864 г. учреждается первый частный банк, стремительно растет число заводов и фабрик.

«В тихом противоборстве, с одной стороны, с казеннокоштным своим положением (при крайней слабости народного рынка промышленность целиком зависела от госзаказов), а с другой – искренне благословляя дающую государственную руку, буржуазия вступила в начало XX века», – печально-элегически констатирует Рэм Петров в названной выше статье. Действительно, третье сословие питало определенные надежды на укрепление своего социального и экономического статуса. Вполне реальными были мечты наиболее предприимчивых и талантливых его представителей о солидном выходе на мировую арену, о лидерстве России в мировом экономическом состязании.

Однако столь стремительно развивающийся процесс был в начале XX в. приостановлен стачечным движением. Уже в первые годы XX в. третьему сословию стало ясно, что настало время, когда нельзя ограничиться сентиментальным сочувствием рабочим и крестьянам. Нужно менять систему взаимоотношений. При возросшем (в том числе и благодаря революционной пропаганде) уровне политического сознания основных масс трудящихся твердо стоять на принципах было бессмысленно. Российский предприниматель понимал: проще и перспективнее договориться с рабочими, пойти навстречу их требованиям (в разумных пределах). При общем экономическом подъеме и благоприятной конъюнктуре было просто выгоднее уступить требованиям забастовщиков, нежели терпеть убытки от стачек. Экономическая разумность, рациональность в конечном итоге оказались и гуманистичными. Здесь перед третьим сословием России встали две почти неразрешимые проблемы (если бы не это, возможно, Россия пошла бы по иному – эволюционному, а не революционному пути).

Первая проблема состояла в том, что на ряде шахт, предприятий рабочие, под влиянием революционеров-максималистов, предъявляли невыполнимые требования: при каждой уступке предпринимателей забастовщики увеличивали требования (повышение зарплаты, уменьшение рабочего дня и т. д.). Борьба эта, совершенно бесперспективная и бессмысленная, продолжалась вплоть до 1917 г., когда требовать стало не у кого. И нередки были случаи, когда при выполнении всех требований предприниматель терпел полный крах, в результате которого не только он разорялся, но и бескомпромиссные забастовщики лишались и работы, и жалованья. Вторая проблема, а скорее – опасность для русского предпринимателя, возникала со стороны также не желавшего поступаться своими принципами царского самодержавия. Впрочем, резон в рассуждениях правительства был: оно опасалось, что попустительство стачечному движению подорвет основы самодержавия. 26 марта 1902 г. секретный циркуляр Министерства внутренних дел запретил фабрикантам делать уступки требованиям рабочих, а в 1903 г. петербургский градоначальник пригрозил непослушным промышленникам ссылкой. На фабриках и заводах появляется специальная фабрично-заводская полиция. Согласно литературным и киноверсиям, она создавалась чуть ли не по просьбе предпринимателей, боявшихся своих рабочих. По мнению историков, изучавших этот вопрос, появление полицейских и запрет рабочих профсоюзов возмущал фабрикантов не меньше, чем рабочих. Они могли бы договориться. Мешали и слева, и справа… «Давно минуло то время, – писали уральские железозаводчики, – когда интересы предпринимателя и рабочего считались неизбежно непримиримыми. Опыт всех промышленных стран доказал совершенно противоположное… Величайшим тормозом развития русской промышленности является крайняя бедность нашего населения…» И это в 1905 г. Да, все могло быть иначе, прислушайся правые и левые к мудрости русского предпринимателя.