Волшебство и трудолюбие - Наталья Кончаловская

…Шумят над головой столетние сосны и кедры, и уйма зверья вокруг. Сюда уже надо брать с собой двустволку. Смотришь вверх: то и дело рыжие белки перелетают с ветки на ветку. Смотришь в сторону: желтоглазая рысь крадется травой и вдруг, двумя прыжками вскарабкавшись на ствол, перебегает по толстым ветвям и мягко спрыгивает куда-то в чащу. А то где-то поблизости захрустит валежником большой зверь, видимо медведь. Привязанный к дереву конь хоть и привык ко всем таежным шорохам, а все же, похрустывая сочной лесной травой, прядает ушами и косится.

Василий выбирал место, садился на какой-нибудь пенек и рисовал. Нет-нет и гулко ударится об альбом кедровая шишка, сорвавшись сверху. Да конь шумно вздохнет и начнет махать густой черной челкой…

Машина останавливается под громадными елями, уцелевшими на обочине шоссе. Вылезаем из машины. Под елями мох. Только в Сибири можно увидеть такой густо-зеленый мох. Я узнаю его по цвету издали: видела у деда в акварелях.

Напротив, через Енисей, скала Монах. Она стоит здесь с незапамятных времен, и, конечно, существует легенда, что какой-то монах бросился в Енисей с этой скалы, и, конечно, «из-за несчастной любви». Мы смеемся, вспоминая, что на той стороне неподалеку был женский монастырь! Но сейчас Монах больше напоминает гигантского пингвина: нашелся какой-то неизвестный смельчак, который каждый сезон совершает головокружительный подъем только для того, чтобы выкрасить переднюю часть скалы в белый цвет.

Внизу узкое горло Енисея стало еще уже. Половина реки запружена, а вторая половина сердито бурлит и мчится, словно чуя, что скоро человеческая воля и разум подчинят себе все вокруг. Легкий, словно выточенный, железный мост уже висит над Енисеем, совсем неподалеку отсюда, объединяя два берега, на которых непрерывно идут работы. А слева над нами высится огромный отрог. Смотришь вверх — он весь в золотой поросли леса, и в свежем, прозрачном осеннем воздухе отчетливо кудрявятся рыжие лиственницы, будто сбегающие с него. Этот утес примет на свою вершину крайнюю точку плотины. И просто не верится, что там, где мы сейчас стоим, забьет гигантский водопад. И встанут новые заводы, протянутся новые сети железных дорог, украсится быт тысяч и тысяч сибиряков. Вот они, «сердцем ярые» потомки!

Линейка в школе имени Сурикова. Высокий румяный парнишка в пионерском галстуке держит речь. Говорит складно, смело и очень серьезные, важные слова.

— Это наш Гена. Сам составлял… — шепчет мне школьница, что стоит рядом, доверительно вскидывая на меня золотистые, словно каленые орехи, глаза, обрамленные густыми, полинявшими от степного солнца ресницами. А Гена говорит о своей гордости за школу, о своих мечтах, о своих планах, и только по стиснутым ладоням его рук заметно, что он волнуется.

— Вот все мы, ученики школы имени Василия Ивановича Сурикова, знаем, что в этих стенах…

Он вдруг окидывает глазами стены зала так, словно он впервые всерьез осознал свои слова, и на смуглом лице его — озарение…

Мы стоим в кольце ребят. Здесь четыре класса, больше школа не вмещает, впереди всех — малыши.

Мы все волнуемся: и учителя, и вожатые, и ребята, и я. Для всех нас эта встреча — событие. Поверх детских голов вижу окна здания, в котором учился мой дед. Отсюда он убежал в первый же день, испугавшись линейки учителя, домой, в Сухой Бузим. Здесь в первый раз начал писать он буквы на грифельной дощечке. Здание находилось на углу Благовещенской улицы, против Старобазарной площади, и красноярские мальчишки из окна видели все, что происходит на этой площади.

…Наверно, все мальчишки во всем мире и во все времена любили зрелища. Редкий мальчишка устоит, чтобы не остановиться там, где собралась толпа.

В картинах Сурикова главное действующее лицо народ, где народ, там непременно мальчишки.

Везут боярыню Морозову в Кремль на допрос — мальчишки тут как тут! Те, что порасторопнее, протискиваются вперед и сами принимают участие в событии. А те, что побоязливее, лезут на забор, цепляются за церковный ставень, подтягиваясь кверху, чтобы влезть повыше: ведь за взрослыми ничего не увидишь!..

Или вот картина: туманное утро на Красной площади. Царь Петр расправляется со своими стрельцами, сейчас их будут вешать. На Лобном месте, откуда обычно царские дьяки объявляли приказы, полно народу, и, уж конечно, там между взрослыми толкутся мальчишки. Один даже старается влезть на столб, к которому прибита позорная доска с именами преступников. Еще какой-то паренек виден со спины, он взбирается на круглую ограду Лобного места…

А вот картина «Взятие снежного городка». Ну, уж тут мальчишкам раздолье! Они машут хворостинами, кричат во все горло и принимают самое деятельное участие в старинном сибирском игрище.

Суриков в детстве знал этих сибирских мальчишек, они сидели с ним за партами в училище.

В те времена нравы были жестокие. Царское правительство на глазах у всего народа тяжко наказывало провинившихся «публичной казнью».

Из окна класса, где учился Вася, была видна площадь и черный эшафот, на котором палач в красной рубахе, в широченных черных портах высоко над толпой похаживает с плетью и расправляет плечи.

Школьникам была слышна барабанная дробь, которой сопровождалось наказание, и видна рассекающая воздух, взмывающая плеть, и редко сквозь барабанную дробь слышались вопли наказуемого: кричать считалось позором. Надо было терпеть молча.

Красноярские мальчишки не боялись палачей, они знали их даже по именам: палач Сашка, палач Мишка.

Вася все воспринимал по-своему, необычно, и к эшафоту он относился словно к какой-то суровой необходимости.

Но иногда все, что там происходило, вызывало в его воображении сильные поэтические образы, он вдруг вспоминал строчки из лермонтовского «Купца Калашникова»:

По высокому месту лобномуВо рубахе красной, с яркой запонкой,С большим топором навостренным,Руки голые потираючи.Палач весело похаживает…

Смотрю на ребят и думаю, что ведь это уже пятое поколение в стенах этой школы. И существует здесь одна-единственная парта времен Сурикова, за которой можно сидеть только отличникам… В углу на высоком постаменте стоит бронзовая скульптура Сурикова. Непослушные пряди надо лбом, крепко сжатые губы, глаза суровые зорко смотрят куда-то поверх зала. А ведь это тот самый актовый зал, в котором он услышал зов будущего!

…Пришла весна 1861 года. Вася закончил школу, было ему тогда 13 лет. С отличными отметками должен был перейти осенью в Красноярское приходское училище. И вот в день окончания школы в актовом зале заместителю губернатора, важному старому чиновнику Родикову, был поднесен прекрасный рисунок акварелью, изображавший букет живых цветов.