Волшебство и трудолюбие - Наталья Кончаловская

В это время из Сен-Реми Ван Гог писал другу своему, художнику Эмилю Бернару: «Господи, какое здесь скверное маленькое местечко, как трудно здесь раскрыть интимную сущность природы, чтобы это не было вообще, а действительно — земля Прованса. Чтобы достигнуть этого, надо жестоко работать, и, конечно, выходит немного абстрактно. Ибо ведь надо дать солнцу и синему небу их силу и блеск, а сожженной почве — местами угрюмой — ее тонкий запах тимьяна».

Кипарисы и травы. Густые пучки трав, выбивающихся из-под серых камней. Травы, источающие несравнимый аромат в прозрачный воздух предгорий, травы, которые провансальцы кладут в пищу, которыми лечатся, из которых жмут благовонные масла…

Гланом — первое, что Ольга решила показать мне. Она очень любит раскопки. Гланом был основан во II веке до нашей эры греками из Марселя. Через сто лет завоеван Цезарем, в III веке новой эры разрушен нашествием варваров, при Каролингах снова восстановлен и потом снова разрушен. Только два прекрасных архитектурных памятника стоят в преддвериях раскопок — мавзолей и городская арка. Они остались от времени императора Августа и стоят как две драгоценные игрушки. Сначала была построена арка, служившая, видимо, въездом в город, а потом мавзолей — трехъярусная башенка, увенчанная круглой беседкой на колоннах…

Мы с Никой не очень торопимся в эти раскопки. Но Ольга бежит по древнему городу, ныряя между остатками колонн, жертвенниками из ноздреватого камня, изъеденного временем и покрытого бархатными пятнами мха. Через минуту она уже кричит нам:

— Эй, идите сюда!.. Здесь интересные греческие надписи… Алтарь Геркулеса… — Она машет рукой и удивляется, отчего я не спешу. До чего ж трудно лазать по этим переходам и камням!

— Смотрите, — говорит Ольга, — вот на чем греки выжимали масло.

Мы добираемся с Никой до могучей каменной плиты с желобом, по которому две тысячи лет тому назад стекала зеленоватая душистая струйка оливкового масла в античные амфоры.

Я смотрю вверх и вдаль, на скалистый гребень горы Монт-Госье, напоминающий хребет слона с паланкином.

Смотрю на хаос лесистых отрогов на подступах к этой вершине. Там в провалах глубокие синие тени, а серый камень, обточенный ветрами, ослепителен на этом солнце. Над остатками древнего города в нагретом воздухе плывет тишина. Где-то ее нарушает бульканье воды.

— Священный источник, пойдем посмотрим. — И Ольга ведет нас к «источнику бессмертия».

Заглядываем в глубокий бассейн — там, на дне, журчит кристальной прозрачности вода. Когда-то здесь исцелялись. При раскопках были найдены изображения рук и ног, принесенные в жертву богине Вальтудо — покровительнице источника.

— Может быть, это минеральная лечебная вода?

— Нет, теперь это самая обыкновенная родниковая, — отвечает Ольга. — Целебность ее заключалась в вере тех, кто приходил сюда исцеляться. Они, видно, сами оставляли здесь биотоки, делавшие воду целебной…

Мы бродим по Гланому. Алтари, алтари вроде тумбочек, с лавровыми классическими венками на стенах. Остатки греческих колонн, сложенных из каменных кругов, чуть сужающихся кверху и увенчанных изящными капителями. Храмы, базилики, театр, зал для собраний, святилище — все это было покрыто слоями земли, и в каждом слое жили признаки племен и их цивилизации и культуры. Все это откапывалось, пока не доходило до основания, до какого-то порядка в планировке, до первоисточника.

Раскопки всегда чем-то похожи друг на друга, на всех них лежит печать современной техники и системы разгадки городов-фантомов.

Но когда смотришь на свою тень в парижской шляпе с полями, лежащую на земле между разрушенными колоннами, и вдруг представляешь себе, что вот так же, на этой самой земле, лежала тень обитательницы Гланома, одетой в греческий пеплум, задрапированной шарфом, может быть, с кувшином на плече или корзиной винограда на голове, и было то же солнце, и тот же ветер — мистраль развевал концы шарфа, и стояли те же Альпии две тысячи лет тому назад, и кажется, что осязаешь бесконечность и принимаешь участие в судьбах мира и вечном движении.

Из расщелины между плитами осторожно выползает, шевеля усиками, улитка. И я вспоминаю, что в каком-то справочнике Прованса говорится о древних поверьях и обычаях провансальских пастухов, которые считали улитку целебной. Ее слизью вылечивались гнойники под ногтями, а обожженная в золе добела скорлупа, раздолбленная в порошок и растертая с оливковым маслом в помаду, помогала от ожогов. Не от древних ли эллинских пастухов оставались эти рецепты? Ведь, пожалуй, нет более древней и более живучей профессии, чем пастушество. И снова это же ощущение — улитка приползла сюда из вечности. Я легонько прикасаюсь к ее рожкам травинкой, и она мгновенно исчезает в своей ракушке, как в вечности…

К полудню, набегавшись по камням, мы все проголодались.

— Поедем ко мне, — вдруг предлагает Ника. — Купим дорогой мяса, и я вам его дома приготовлю на углях.

— В самом деле, Ника?! — радуется Ольга. — И ты все это устроишь?

— И еще как!

Ника необычайно легко разрешает самые, на мой взгляд, трудные проблемы. И мы, усевшись в лимузин, бежим на колесах по каменной дороге в Эгальер. Отчаянный мистраль подталкивает нас сзади, хоть мотор выключай! Мы бежим по аллее кипарисов, и они накренились от ветра, словно кланялись нам, провожая с почетом.

Домик, в котором живет Ника, — это каменный сарайчик. По врожденной украинской хозяйственности Ника превратил этот сарайчик в двухэтажную квартиру. Правда, на второй этаж, в спальню, по стремянке я забраться не решилась, но маленькая комната внизу со стенами первобытной каменной кладки, с небольшим окном и случайно где-то раздобытой стеклянной дверью производила впечатление намеренно стилизованного под Средневековье коттеджа. Тут был очаг, который Ника соорудил сам, и полки с посудой, и маленькая походная газовая плита. Большие полки с великолепными изданиями книг по искусству, под ними, возле стены, завешенной ковром, стояли лавки и перед ними круглый стол, раздобытый по дешевке. Тут, на каменной стенке, висела и одна из Никиных работ, конечно, абстрактная: надо же отдать должное времени!

В домике холодно, но Ника приносит со двора хворост, и через несколько минут — теплынь и уют. На столе горит свеча — электричества нет. За окном на фоне оранжевого зарева трепещут под мистралем ветки облетевшего деревца, и вечерние тени крадутся к порогу.

Ника ловко бросает на решетку-грильку куски мяса, сбрызгивает их оливковым маслом, потом бежит в свой палисадник и приносит оттуда пучок тимьяна. Размяв его своими смуглыми пальцами, он посыпает травкой бифштексы, отчего трещат под решеткой искры, а по комнате плывет тончайший аромат. На столе бутылка бордо, сыр, маслины, фрукты, и мы садимся обедать. Пожалуй, это был самый лучший обед для меня в Провансе. Во всем здесь было что-то удивительно естественное, благородное по стилю и очень радушное и веселое.