Цикл «Аратта». Книги 1-7 - Мария Васильевна Семенова

что нашел подходящие, не обидные слова для отказа. — Как подумаю о том, что во главе следопытов поставили это обритое домашнее животное верховного жреца…

— Тебя никто не учил сдерживать язык? — раздался низкий голос поблизости.

Из темноты появился Аоранг. Он встал, уперев руки в бока, и посмотрел на Ширама сверху вниз:

— А я слышал, что накхи славятся вежливостью! Стало быть, слухи наврали?

Аюр хихикнул было, но посмотрел на Ширама и быстро сказал:

— Брат, не принимай его слова близко к сердцу. Аоранг воспитан жрецами, а те считают себя особыми людьми, которым дано право говорить с богами. Он не воин!

— Упаси меня от этого Исварха! — пылко добавил Аоранг.

Ширам поморщился.

— Кем бы ты ни был, жрецом, дикарем или животным, — холодно сказал он, — со мной веди себя почтительно.

И он, закинув руки за голову, уставился в небо, давая понять, что разговор с мохначом окончен.

Со стороны накха это и так была большая уступка, однако Аоранг не унялся.

— С чего ты призываешь меня быть с тобой почтительным? — спросил он, садясь у костра рядом с ним. — Пожалеть, как раненого, — еще могу…

— Пожалеть? — Шираму кровь бросилась в лицо от такого оскорбления. — Поосторожнее со словами! Я тебя и жалкий убью, моргнуть не успеешь!

— Ну вот чего бы хорошего сказал. Я тебе помощь предлагаю, а ты говоришь, что убьешь меня, — укоризненно сказал Аоранг.

Другой на его месте при виде выражения лица накха постарался бы незаметно уйти, но мохнач, наоборот, пересел к нему поближе и протянул руку. Ширам напрягся, но Аоранг, хвала богам, не коснулся его. С отсутствующим видом глядя перед собой, он провел рукой по воздуху над раненым. На саарсана как будто пахнуло холодным ветром, но что удивительно — одновременно по его коже пробежала волна жара…

— У тебя сильно болит спина — здесь и здесь. Давай полечу! Могу нажевать кореньев, замешать с мочой быка и натереть, будет очень хорошо, — предложил Аоранг с самым дружелюбным и ласковым видом.

Аюр отвернулся, давясь хохотом. Даже Ширам чуть не улыбнулся.

— Отойди, полоумный дикарь, — буркнул он, закрывая глаза.

— Ну как хочешь.

Слегка обидевшись, Аоранг отошел от накха и устроился поблизости, возле костра. Посидев там в задумчивости, он вдруг встрепенулся.

— Я понял, почему ты так мрачен! Я бы на твоем месте тоже жестоко страдал от тоски и мук совести. Если бы из-за меня погибли несколько десятков человек… — Он содрогнулся. — Страшно даже подумать! А ведь у них остались семьи, дети…

Ширам удивленно повернул к нему голову:

— Ты о чем?

— Я о тех, кто не вернется домой. Если бы я потерял весь отряд, как ты…

Ширам пожал бы плечами, не будь ему так больно ими двигать.

— Они ушли с оружием. Кто взял в руки оружие, должен быть всегда готов к смерти. Когда я поправлюсь, то вернусь в земли ингри с отрядом, дабы совершить возмездие. Так из-за чего же я должен жестоко страдать?

Аоранг долго смотрел на него.

— Что уставился?

— Ты очень груб, как и все вы, убийцы. А хочешь войти в семью солнцеликого государя Ардвана, живого бога ариев. Чем ты заслужил такую честь?

Даже Аюр онемел от такой невероятной наглости, а мохнач продолжал стыдить саарсана:

— Что о тебе известно? Что ты непревзойденный убийца? И что с того? Волки и саблезубцы тоже умеют убивать.

— Что ты понимаешь в воинском деле, дикарь? — презрительно бросил Ширам. — Слыхал ли ты вообще о чести и воинском долге?

— Ты о государевой службе? Не вижу, чем дрессированный саблезубец лучше, чем дикий. Дикий хоть свободен, а ты бегаешь на цепи и убиваешь по приказу хозяина, — рассуждал мохнач. — Что ты умеешь еще? Землепашцы, те хоть поля вскапывают, кидают в них какие-то семена, хотя этого я тоже не могу понять…

Ширам был так поражен, что и сам не заметил, как позволил втянуть себя в спор. И с кем?!

— Даже свинья может копаться в кореньях, — произнес он, приподнимаясь на локте. — А взять оружие и прямо посмотреть в глаза противнику может не каждый.

— Эка невидаль! — фыркнул Аоранг. — Все живущие смотрят в глаза смерти. Только они понимают, как хороша жизнь, — а вы, накхи, не дорожите жизнью ни своей, ни чужой. Зачем вам вообще жизнь, если вы ее цените, как прошлогодний снег?

— Жизнь только и бывает дорога, когда всякий миг ее возможно потерять, — возразил саарсан. — На самом деле это мы по настоящему ее ценим, а не вы — те, кто проживает день за днем тупо, как те мохнатые быки… А ваша хваленая любовь к жизни — не что иное, как обычный страх смерти.

— Страх смерти? Он мне неведом… — Аоранг подумал. — Но жизнь я люблю. Ведь она дана нам богами для творения. А использовать ее для того, чтобы прервать как можно больше других жизней, — значит извращать волю богов.

Он торжественно обвел рукой вокруг себя:

— Посмотри на звездное небо и подумай о том, кто все это создал! Единственная цель человека — попытаться стать ему подобным!

«Спорю о смысле жизни с мохначом!» — поразился безумию происходящего Ширам. Но ответил вполне серьезно:

— Единственная цель смертного — выполнять свой долг, данный ему свыше. Если ты делал что должно, то будешь вознагражден лучшим перерождением. Если нет — будешь наказан.

— Похоже, в прошлой жизни ты был удачливым саблезубцем, — хмыкнул Аоранг. — Пролил столько крови, что твои боги сделали тебя лучшим из племени убийц.

Ширам самодовольно улыбнулся:

— Верно, так оно и было. Таков закон. Ты — колос, я — коса.

Это соображение показалось Аорангу очень забавным. Он весело рассмеялся.

— Почему я должен уважать косу? Может, мне еще грабли уважать предложишь?

— Коса стоит уважения, поверь…

— Отродясь наш народ обходился без кос и не страдал.

— Ваш народ, может, и с мамонтами спал.

Аоранг помрачнел и нахмурился:

— А вот мамонтов не трогай…

— Будешь мне указывать, дикарь?

Лицо мохнача мгновенно переменилось, став совершенно звероподобным. В ладонь Ширама как-то сам скользнул метательный нож. Аюр, с увлечением слушавший их беседу, испуганно привстал…

Но тут из темноты появился Хаста и как ни в чем не бывало уселся рядом с ними.

— Послушайте сказку о четырех обезьянах, — начал он без всяких предисловий. — Есть на свете четыре обезьяны, от которых в мире всякое беззаконие и раздор.

Первая обезьяна считает себя сильнее всех прочих и полагает, что это дает ей право принуждать других, а кто не хочет покориться, тот должен умереть.

Вторая считает себя умнее всех прочих и учит жизни всех остальных,