Седьмой урок - Николай Иосифович Сказбуш

карте всего лишь кружочком. А теперь у нас свой ретрансляционный узел, центральный универмаг; в нашем пединституте учатся приезжие ребята.

Конечно, мы по-прежнему во всем равняемся на столицу, и если не удастся побывать хоть раз в году в ее театрах, музеях, магазинах, это уж и год не в год…

Обычно подобные поездки мы совершаем вместе с Лешкой в весенние каникулы.

Но сейчас, накануне выпускных, все пришлось отставить. Побродишь по улицам, заглянешь в городской сад глотнуть свежего воздуха — вот и вся экскурсия.

Однажды я вернулся домой после такой прогулки позже обычного — толковали о школьных делах. Лешка рассказывал о своей семье, не заметили, как время прошло.

Я больше слушал, мне почему-то всегда трудно говорить о себе.

Итак, я молчал, а на душе становилось все тревожней — меня охватило какое-то неприятное чувство, как будто забыл что-то важное и не мог вспомнить. Неожиданно представилось детство — отдельные несвязные отрывки возникали вдруг и также внезапно исчезали…

Шел уже двенадцатый час, когда переступил порог и сразу, что называется с ходу, принялся допытываться:

— Мама, почему вы никогда не расскажете мне об отце?

— Ну, что выдумал. Постоянно вспоминаю о нем.

— Нет, знаете, по-настоящему. Что он за человек — хороший, плохой?

— Что это, вдруг, ни с того ни с сего! — забеспокоилась мать, — или, может, на комсомольском собрании интересовались? Анкеты заполняют?

— Нет, анкет не заполняют. Я сам хочу знать. Могу я знать, кто мой отец, или как по-вашему?

— Садись лучше за стол. Третий раз разогреваю.

— Мама, я вас серьезно спрашиваю. Как вы сами считаете: хороший он человек?

— Не знаю. Может, кому-нибудь и хороший. Наверно, хороший.

— А почему вы всю жизнь проплакали?

— Вот пристал, почему, почему? Хороший и все.

— А помните, вы говорили: «Все, что было во мне светлого, святого, хорошего — все растоптал!».

— Господи, вот привязался. Явился в полночь да еще расспросы расспрашивает. Терзаешь только напрасно, глупый. Ну, что пристал? Хватит с меня — на все вопросы ответила…

«И хороший, и уважаемый, — думал я, — к ответу не привлекался, под судом и следствием не был, а жизнь человеческую погубил… Ступаловское!»

Порой случалось так: никто даже не знает о моей какой-нибудь выходке, мама словом не обмолвится, но вдруг словно голос чей-то отзовется: «Ступаловское».

У Жиловых все шло по-старому — снова появились гости, подкатывали машины, привозили вино и цветы. Егорий Григорьевич по-прежнему был румян, весел, выхолен, глядел барином. Счастье как будто вернулось в их дом, и соседи шептали вслед Ларисе Петровне с почтительной завистью:

— Богато живет!

И тут вдруг нежданно стряслась история с Лешкой Жиловым.

Наш класс, десятый «В», был не то чтобы недружный, а какой-то случайный, — так в самом начале года завуч Алексей Никанорович определил и тут же дополнил коротко: «С бору по сосенке». И поспешил привести пример из истории: оказывается, у него когда-то, в первые годы после освобождения, был уже подобный класс — источник всяких неприятностей. Пожалуй, он был прав, школьная статистика показывает, что большинство «ЧП» приходилось именно на десятый «В». Возник он в текущем году, когда новое, еще пахнущее стройкой, здание заселили ребятами соседних школ. Десятым «А» полностью завладела крепкая сплоченная семья ближайшей школы. То же произошло с десятым «Б», а в нашем собрались «сосенки» со всех окрестных «боров».

Товарищеские и даже панибратские отношения установились быстро, а дружбы, настоящей дружбы, не было. Многие ребята жили старыми устоявшимися знакомствами, обособленными группками. Только шумели все вместе на нелюбимых уроках.

Двадцать три человека — восемнадцать девчонок и пять мальчиков — самый маленький класс в школе!

— Но самый беспокойный! — предупредил завуч нового классного руководителя Веру Павловну.

С девчонками мы не ссорились, неохота была идти против большинства, но и не дружили — у каждого были уже свои внешкольные знакомства и привязанности, и только Ляля Ступало пыталась скрепить общешкольную дружбу, затевала вечера, старалась, чтобы комсомольские собрания проходили живо, собирала ребят в походы, на экскурсии.

Порой обращалась к Лешке:

— Пойдем сегодня домой вместе. Нам ведь по дороге…

Лешка провожал ее до самого дома, шел торжественно, как на параде, а я плелся рядом, терпеливо слушая затянувшийся разговор о строении земной коры. Лешка не любил геологии, но из деликатности поддерживал беседу.

— Вы, кажется, вместе со Ступаловым учились? — спросила однажды Ляля.

— Да, все время. С самого первого класса.

— И все время дружили?

— Да, все время.

— Счастливые! Хорошо с самого первого класса дружить, — почему-то вздохнула Ляля, — а вот мы с мамой несколько раз переезжали из города в город, и все приходилось начинать сначала.

Она немного помолчала, потом снова спросила:

— Ты какую специальность думаешь избрать?

— Хочу занять пост машиниста уборочной машины.

— Комбайнером, что ли? — не поняла Ляля.

— Да, комбайнером по уборке городских улиц и площадей. По-моему сейчас это самая нужная специальность. Грязи еще очень много в городе. А мы все на дворников свалили, каждый боится ручки запачкать. А по-моему это бессовестно.

— О чем ты? — удивилась Ляля.

— О грязи. Надо всем сообща убирать, если хотим жить чисто.

— Я тебя серьезно спросила.

— И я совершенно серьезно ответил. Нужна новая, высшая техника, чтобы город от подлецов очищать. Всеобщая мобилизация средств и сил.

— Лешка, ты почему-то всегда несерьезно со мной говоришь. Непременно с усмешечкой.

— При чем тут усмешечки. Никаких усмешечек. Мне просто непонятны все эти ваши разговоры и споры «кем быть?». Кем — токарем или пекарем, штукатуром или астрономом — подумаешь, проклятые вопросы! Да кем хочешь, тем будь. Не это меня мучит, пойми. У меня другой вопрос: кем быть — человеком или человечишкой!

— Неужели это вопрос, Лешка?

— Для Аркашки Пивоварова, может, и не вопрос. А для меня самый первейший. Думаешь, думаешь, башка раскалывается. Схвачу «велик» и айда на тридцать километров за город. У меня верная примета есть: если до развилки полегчает, стало быть ничего — обойдется…

— Значит, все-таки отвлекаешься вопросиками: быть или не быть? — попытался я вмешаться в разговор. Ляля удивленно глянула на меня, как будто я не имел права голоса. Лешка ничего не ответил и это задело меня:

— Гамлет ты несчастный!

— Гамлет, товарищ дорогой, был мыслящим человеком. У него вот здесь, — Лешка шлепнул меня ладошкой по лбу, — в этом ответственном участке шарики работали. А мы с тобой, не мысля и не терзаясь, предпочитаем присоединиться к предыдущему оратору. Штука простая: жить за счет чужой мысли, чужого героизма, самоотверженности, чужого перевыполнения плана. Ты, дескать, ступай вперед, а я уж как-нибудь, следком за гобой.

Я с удивлением слушал Лешку — никогда он так не говорил, никогда не было в нем столько злобного. Я