Записки сенатора - Константин Фишер

Я внушал ему просить о введении провозных свидетельств, имея заднюю мысль обобщить эту меру. Она, разумеется, осталась бы недействительною для Гартмана и Рамзая, пока в Або оставаться будет губернатором их покорнейший слуга А. Кронштедт. Я полагал спустить его и с тем вместе учредить сильную премию поимщикам, зная, что наши честные, но бедные ленсманы не побоятся губернаторского гнева, когда за честное исполнение закона приобретут премию, равняющуюся 10-летнему окладу их жалованья. Дело это протянулось до Крымской кампании, потом до кончины государя и наконец до моего перемещения — к великой радости лиц, видевших, что я подрываю их золотые промыслы.

Письма Котена насчет назначения моего товарищем министра статс-секретаря особенно щекотят мое самолюбие. Котен, давая себе значение моего ходатая, может быть, слишком хвастливо, сохраняет, однако, настолько искренности, что передает мне слова графа Армфельта: «Я коснулся вопроса и увидел, что он думает так же, как и я, что ваше назначение будет самое полезное и для него, и для страны, что его доверие к вашему характеру полное» и т. д. В этом же письме от 31 августа 1851 года пишет мне барон: «Сомнение в принципе и не касается вовсе вашей личности. Это то, что вы не финляндец и что место министра, которое его отец и граф Ребиндер всегда берегли для финляндцев, может перейти вследствие примера в прошедшем какому-то Буткову или Комовскому, в пользу которых стала бы хлопотать вся женская партия. Надо вам сказать, и это важно, что Комовский, не наш, а другой, искал места товарища, и чрез Адлерберга! Я надеюсь, что еще несколько недель вы будете свободны от всякого другого обязательства. Армфельту необходим помощник; в стране указывают только на трех кандидатов: Норденштамма, Кронштедта и меня, но ни один не принесет большой пользы краю; следовательно, кроме вас, нет никого, пусть не прогневаются г-н Комовский с братией, которые бесстыдно думают, что товарищ министра не имеет нужды знать учреждения, положение и характер страны, которая отличается во всем от других частей империи. Право, это очень странно, что Адлерберг этого не понимает. Этот вопрос меня очень волнует, потому что, не скрывая правды, вы нам необходимы».

В письме 26 сентября 1851 года: «Армфельт мне пишет: «Все, что я видел, все, что я был в состоянии узнать, укрепило более, чем когда-либо, принятое мною решение. Если г-н Ф. согласится принять место, о котором идет речь, то я смотрю на это как на единственное средство провести дело благополучно. Его честный и бескорыстный характер, его желание оказать всем услугу, лишь только это возможно, его знание дела и среды, его чрезвычайные способности и его хорошие отношения с князем — представляют ручательства более чем достаточные».

В письме от 16 сентября Котен выписывает еще несколько слов из письма Армфельта и прибавляет свои рассуждения, которых повод совершенно забыл и оценить не могу. «А. пишет мне из своего имения: «Чем более я думаю о нашем разговоре в Вильманстранде, тем более чувствую, что это единственное средство, чтобы спасти отечество и чтобы дела шли в согласии и единстве». Вы, может быть, думаете, что мы очень патетичны, что соединяем отечество с этим делом, но для А. и меня, которые знаем тайны этого отечества, — нет ничего патетического». За этим письмом следует большой пробел. Котен писал ко мне каждую почту, частью об улажении его ошибок, частью с рекомендациями разных лиц. Пока дело шло о местах его губернии, я старался удовлетворять его просьбы, зная, что благосостояние губернии зависит от совместного согласного действия властей по всем отраслям, но приятель мой очень легко увлекался; он начал проводить своих кандидатов по всей Финляндии, от епископа до ленсмана, и так как я, разумеется, не намерен был сделаться его стряпчим, то теплота нашей взаимной дружбы скоро утратилась. Впрочем, он не знает и до сих пор, что граф Армфельт первый боялся его властолюбия и опрометчивости, и хотя находился с ним в самой короткой переписке, очень опасался, чтобы я не слишком много следовал его рекомендациям. В это же время я вошел с ним в сношение об училищах.

Училища (гимназии и вместе с тем семинария) были в плохом состоянии. Епископы, их прямые и исключительные начальники, более занимались своими аннексами, чем училищами, но всего более возбудился вопрос об училищах бестактностью епископа боргоского Оттелина. Какой-то юноша нагрубил своему наставнику. По жалобе последнего Оттелин призвал обоих и приказал наставнику объяснить свое неудовольствие. После нескольких произнесенных им слов, ученик прервал его, сказав: «Это неправда!» Когда наставник заметил ему на это, что он не имеет права прерывать речь старшего, особенно так грубо, епископ с важностью первосвященника заметил: «Передо мной все люди равны».

Котен бросился, со свойственною запальчивостью, проектировать новый устав училищ с подчинением их исключительно губернаторам. Когда он сообщил мне свою мысль, я отвечал ему, что в таком религиозном крае, как Финляндия, нельзя разъединять назидание юношества общечеловеческое и направление духовное, что лучшие наставники финляндские принадлежали все к духовному званию, что самое значительное число юношей, кончивших курс учения, домогаются звания доктора богословия, что это вернейший признак религиозного настроения нравов и что разрушать его с заменою бог знает каким направлением было бы опасно.

На этом основании я находил, что часть назидательная (классы) должна оставаться неприкосновенною, но часть полицейскую правильно передать в светские руки. Начальником этой части я полагал назначить офицеров, служивших в русских войсках и вышедших в отставку по болезни или по неимению средств содержать себя в России. У меня было в виду этою мерою достичь трех результатов: 1) возбудить усердие духовенства ввиду антагонизма, 2) пристроить служилых офицеров и 3) усилить число лиц учебного ведомства, знающих по-русски.

В письме от 7 ноября 1852 года Котен пишет мне: «Сняв копию с вашей записки об учебной части, я спешу вам ее возвратить с выражением моей благодарности за внимание, которое вы оказали тому делу, и за услугу, которую вы мне оказали».

Однако он совсем не на том настаивал, когда сделался начальником духовной экспедиции. Он сочинил проект, которым оставлял в Финляндии две классические гимназии во всем на прежнем основании и три реальные на кадетский лад, и так рассердился, что проект его не одобрен, что, при нынешнем уже государе, стал клеветать на меня. Не понимаю, отчего я не сохранил моих записок, которых написал сотни по разным возникавшим вопросам. Не только не имею и той записки, которую написал в 1852 году для Котена, но и той, которую в 1855 году представил государю.