Последний тайник - Фернандо Гамбоа

— Да, конечно.

— Так это то же самое. Программа, которую мне предоставили коллеги по университету, не имеет ни малейшего понятия об иероглифике майя — она всего лишь анализирует сочетания светлых и темных точек на фотографии и ищет среди имеющихся в базе рисунков тот, у которого были бы примерно такие же сочетания.

— Теперь понятно… — сказал я, кладя руку на плечо Кастильо. — А если мы вместо фотографии иероглифа майя введем в компьютер фотографию профессора в его смешных штанишках…

— Скорее всего, он покажет тебе самый похожий на него иероглиф и сообщит его возможные значения.

— Давай проведем эксперимент!

Профессор отстранил мою руку и посмотрел на меня поверх очков.

— А почему бы не провести эксперимент над тобой? — сердито спросил он. — Мы тогда узнали бы, был ли у майя иероглиф, символизирующий такого пустомелю, как ты.

Мы стали упорядочивать информацию, полученную нами в ходе нашего первого знакомства с развалинами Яшчилана, а заодно обсуждать свои планы на завтра. В частности, мы собирались тщательно осмотреть все до единого сооружения, чтобы затем вместе проанализировать результаты исследования.

Незаметно подкрался вечер, а вслед за ним и тропическая ночь с ее многообразием издаваемых различными живыми существами звуков. Следуя уже установившейся процедуре подготовки ко сну, мы намазались жидкостью для полоскания рта, поужинали в обществе бесчисленных москитов, а затем каждый забрался в свой гамак — под защиту москитной сетки.

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы выключили фонарики, и вся округа погрузилась в темноту.

А ведь с тех самых пор, как человек стал человеком, больше всего на свете он всегда боялся темноты. И мы трое, конечно же, не были исключением.

Потея от жары в своих гамаках, мы тщетно пытались заснуть, а вокруг, причем очень близко, шевелились кусты, дрожала листва, раздавались жуткие крики животных, словно предупреждая о надвигающейся опасности… Если хорошенько прислушаться, то можно было даже различить — или же просто вообразить себе, что в данном случае было почти одно и то же, — как покрытые чешуйками длинные тела рептилий чиркают по влажной почве тропического леса.

Человеку очень трудно заснуть, когда он чувствует себя абсолютно беззащитным перед смертью, которая может нагрянуть в любой момент, причем в самых различных формах: то ли это будет внезапное нападение голодного ягуара, то ли укус незаметно подкравшейся ядовитой змеи, то ли просто укус комара, являющегося носителем вируса малярии или тропической лихорадки.

Тропический лес — это среда, весьма далекая от цивилизации. Она находится на другом конце мира, который мы считаем покоренным людьми и по которому шагаем с гордо поднятой головой, наивно веря в иллюзию собственной безопасности.

Тропический лес — это место, где человек неожиданно для самого себя начинает осознавать, что он — всего лишь бесшерстная обезьяна, которую запросто могут убить, не спрашивая ни у кого разрешения и не обосновывая своих действий, очень многие из самых невзрачных лесных тварей. В тропическом лесу ты переосмысливаешь суть борьбы за существование и уже по-новому смотришь на свои прежние ежедневные хлопоты и заботы. В тропическом лесу ты очень быстро приходишь к пониманию того, что тебя не защитит никакой бог, что книги жалоб здесь нет и что, хотя ты сейчас здоров и жизнерадостен, всего лишь через секунду можешь стать просто куском мяса. И никто здесь не будет играть на похоронах усопшего и собирать пожертвования его родственникам.

Тропический лес, как и война, тесно связан со страхом, болью и смертью. А еще с переосмыслением ценностей.

Тропический лес — это жизнь в ее экстремальных проявлениях.

38

Посреди ночи совершенно неожиданно начался ливень, который не только насквозь промочил все наши вещи, но и превратил тропинку, ведущую к руинам города, в сплошное месиво. Профессор, с трудом отрывая ступни от липкой грязи, шагал впереди меня. На его руках остались следы от нескольких десятков укусов москитов, а то, что еще совсем недавно было его любимой рубашкой, теперь превратилось в синюю тряпку. Учитывая отросшую за это время щетину на щеках, профессора Кастильо можно было сравнить с жертвой кораблекрушения. Казалось, что от импозантной внешности почтенного преподавателя средневековой истории ничего не осталось.

Прошло уже одиннадцать дней с того момента, как Пабло высадил нас со своей лодки на берег тропической реки. Одиннадцать Долгих и жарких дней, на протяжении которых мы напряженно работали почти в экстремальных условиях. Нам и в самом деле пришлось очень тяжело, потому что у профессора случился приступ какой-то странной лихорадки (возможно, первый симптом малярии), а меня укусил в левую ладонь решивший поселиться в моей дорожной сумке тарантул. В результате рука распухла и я пару дней мучился от головокружения и рвоты.

Счастливым исключением среди нас была Кассандра, сумевшая не только лучше меня и профессора приспособиться к окружавшему нас зеленому аду, где каждый день казался вечностью, но и избежавшая каких-либо злоключений в общении с местной фауной. К тому же она не унывала, а наоборот, по мере того как ее понимание вырезанных на каменных стенах иероглифов улучшалось, все больше и больше проникалась энтузиазмом.

Контраст между Кассандрой и нами, двумя мужчинами, был разительным, потому что если мы с профессором напоминали двух оборванных попрошаек, участвовавших в уличной драке, то Касси выглядела такой бодрой и жизнерадостной, как будто только что вернулась с какого-то курорта. Она каждое утро настойчиво призывала меня и профессора «не обращать внимания на небольшие трудности» и «не делать вид, что мы устали». К моему удивлению, ей удалось расшифровать бóльшую часть сфотографированных ею иероглифов майя — конечно же, с помощью пришедшейся очень кстати компьютерной программы, позволяющей переводить эти иероглифы на испанский язык. Усевшись на пне или камне и положив портативный компьютер себе на колени, Касси часами стучала своими изящными пальчиками по клавишам, и мне временами даже казалось, что она стала неотъемлемой частью развалин Яшчилана.

Как мы с профессором ни настаивали, Кассандра наотрез отказалась делиться с нами результатами своих исследований, мотивируя это тем, что еще рано делать какие-либо выводы. Правда, время от времени она отправляла то меня, то профессора еще раз сфотографировать какой-нибудь конкретный иероглиф или же очистить от растительности при помощи мачете ту или иную часть развалин. В сложившейся ситуации мы, естественно, вскоре стали воспринимать Кассандру как руководителя нашей экспедиции, тем более что она не только была единственным среди нас археологом, но и буквально пылала оптимизмом, которого мне с профессором, наоборот, явно недоставало. Лично я — хотя Кассандра и уверяла меня, что она уже значительно продвинулась в своей работе, — не видел никакого прогресса в наших поисках и с каждым днем все больше падал духом. Я постоянно думал о том, что сокровища тамплиеров могли находиться буквально под нашими ногами, а мы до сих пор не выкопали в земле даже маленькой ямки.