Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

кого она играла. Макс был гений и был абсолютно погружен в образы, когда создавал свои произведения, особенно на сцене. Он часто не запоминал актеров. Я это знаю, я была его актрисой на сцене в театре Табакова в спектакле «Вера, любовь, надежда», я помню, насколько влюбляешься в его гений, и ничто тебя не может остановить. И Ива таким же образом влюбилась в него, но безответно, и эта история на время осталась замороженной.

Настя рожает ребенка, потрясающую девочку. У меня есть такая красивая фотография, где все мы, три поколения – я, Настюша и трехнедельная Лея. Я сразу же приехала. Я постоянно, постоянно моталась между Москвой и Австрией, была так счастлива, помогала всем, чем могла, и связь с внучкой была совершенно невероятная. Потом они жили, помню, в отдельном доме под Веной, папа ей снял этот дом, потому что Михаэлю оттуда было легче добираться до работы.

Приезжаю как-то в этот дом, захожу. Боже, там такой срач, на кухне никто не убирался как минимум две недели, а в доме ребенок, собака и

кошка, и все вот это. С моими нежными руками, с моей тонкой кожей… мне нельзя их в воду погружать, посуду мыть, если я даже больше часа плаваю, то у меня потом сложности, просто слезает кожа, настолько она тонкая.

А в тот момент взяла тряпку и убиралась, я помню, ровно 48 часов, я никогда такие вещи не делаю. Я вычистила кухню, я вычистила все, вымыла полы, весь дом горел. И вместо благодарности (в этом весь характер моей дочери, это ее черный юмор, который она унаследовала от Макса) она смотрит на меня и говорит: «Ну что это такое? Мне мать нужна, а не уборщица в жизни». Вы можете представить? После такой сумасшедшей работы я просто стою, вся высохшая, с поникшей головой, потому что мне хочется с Леей играть, а не хренью заниматься! Короче говоря, меня обосрали, и я пошла ухаживать за Леей уже в чистом доме.

Настя с Михаэлем и Леей постоянно переезжали с места на место. И в один момент они оказались в нашем недостроенном доме в Альпах, который мы с Максом строили, но он никак не давал его закончить. Дом должен был стать домом для всей семьи. Он был готов только наполовину, но жить там было можно. В нем уже были готовы три роскошные ванные комнаты, дубовые лестницы, прекрасная кухня, чудесные комнаты на первом этаже. К сожалению, Максимилианово заболевание разворачивалось очень быстро, и он просто перестал заниматься домом.

Так вот, он отдал этот дом временно Насте и Михаэлю с ребенком. Каждый раз, когда я уезжала из Альп, я просила Максимилиана контролировать Настю, чтобы она принимала таблетки, но, конечно, ему было наплевать.

К моменту очередной трагедии мы с Максимилианом уже были в разводе и он жил с Ивой, которая была гораздо моложе него… на 48 лет.

И вот 3 часа ночи. Так мне рассказывали Макс вместе с Ивой. В любимом домике-избушке, где упрямо жил Макс, раздается стук в дверь – долгий, продолжительный, пока Ива не открывает. Она видит Настю. Настя ей говорит:

– Я вам сейчас скажу что-то очень-очень важное… Вы не вздумайте пойти в верхний дом.

– Мы спим, зачем нам наверх идти?

– На всякий случай я вас предупреждаю. Там лежат два трупа.

– Какие трупы?

– Как какие? Там лежат Михаэль и Лея. Я их убила, я их зарезала ножом.

Ива будит Максимилиана, они бегут в дом. Там все в порядке. Все спят.

Ну вот так Макс впервые по-настоящему и столкнулся с тем, через что я проходила и что я пыталась до него донести, умоляя его о помощи… И поэтому я отвезла дочку в Австрию, чтобы помочь ей. И мы бы помогли, если бы он захотел что-либо контролировать, особенно таблетки, которые она перестала принимать. И, конечно, у нее опять начались очень серьезные приступы. Пока Макс с Ивой договаривались с больницей, Настя в состоянии очередного аффекта выгнала из дома Михаэля с Леей, которой не было еще и двух лет. Конечно, Михаэль пережить этого не смог, они уехали. Настя, когда очухалась, очень много раз просила его вернуться обратно, но Михаэль так ее боялся, что не вернулся.

Ее забрали в больницу. В Австрии другие законы, и когда что-либо подобное происходит, естественно, человека принимают в больницу.

Мне позвонили на следующий день и сказали, что срочно нужно прилететь в Альпы. Вот здесь началась очень серьезная трагедия, конфликт моих ума и сердца. Мое сердце хотело защитить Настю, говорило мне: «Не вздумай к ней поехать». Ум, естественно, командовал: «Ты обязана, ты мать и т. д… что ты несешь ерунду?»

Я проплакала три дня и три ночи, свела с ума своего сына, с которым в то время мы были очень и очень близки. Он работал в Швейцарии и говорил: «Мам, ты меня сводишь с ума, ты не даешь мне работать». А я говорила ему одно и то же: «Митенька, как ты думаешь? Мне сердце говорит: „Не смей к ней ехать, надо Макса оставить разгребать всю эту ситуацию, чтобы он понял, насколько она серьезная, чтобы он мог обеспечить Настину жизнь, чтобы он понимал, что человек будет не в состоянии работать“. Он должен пройти через этот опыт сам, а то скажет опять: „Она здорова“ и уедет, как всегда. Плюнет на все, оставит меня с ней одну, обвинит меня во всем, и в результате мы никогда не сможем помочь Насте». Митя был согласен, поддерживал меня: «Я думаю, это лучше, пусть они там вдвоем сейчас». Я понимала, что Настя мне этого никогда, никогда не простит, но я это делала для нее, моей любимой девочки. Я не видела другой возможности ее защитить.

Она пролежала в больнице очень долго. У нее обнаружили совсем серьезные истории. Сказали, что она не может перенапрягаться, что она не сможет даже ухаживать за ребенком, потому что у нее на это нет энергии, и что если она будет продолжать ухаживать за ребенком, то останется приговоренной к больнице до конца ее дней.

Конечно, того, что я не приехала, мне не простили никогда. Я это знала, когда принимала решение. Но я хотела как лучше, а получилось как всегда. В нашу последнюю встречу с Максом я умоляла его обеспечить Настю до конца жизни, чтобы она могла жить спокойно и не работать. Он мне поклялся – и конечно, не сделал.