Микеланджело. Жизнь гения - Мартин Гейфорд

черным карандашом»[950]. Три из этих графических работ сохранились, и на одном листе виднеется личная приписка: «Герардо, сегодня я не смог прийти». Судя по ней, рисунок стал любезным извинением за пропущенное свидание, и Микеланджело поспешно набросал эти слова, прежде чем ассистент унес рисунок Перини.[951]

Микеланджело был не первым художником, который стал дарить свои рисунки, однако этот обычай в ту пору только-только вошел в употребление, поскольку новым и неслыханным было само представление о рисунке как о независимом жанре искусства, а не просто утилитарной, сугубо подготовительной стадии работы живописца. Впрочем, графика Микеланджело отличается особым, личным, доверительным характером, он словно бы дарил частичку своего живого воображения.

На другом листе, вверху которого начертано имя Перини, изображена голова человека, охваченного каким-то неистовством: в крике он отверз уста, жилы проступили у него на шее от напряжения, волосы развеваются по ветру, словно морские волны в бурю, плащ взметнулся над головой. Его облик чем-то напоминает воинов, запечатленных Леонардо в «Битве при Ангиари», охваченных жаждой убийства, однако, по-видимому, он не воитель. Его именуют и «Гневом», и «Яростью», и «Проклятой душой» («Il dannato»), и все эти названия не лишены смысла. Трудно не увидеть в нем символический, возможно, бессознательно выполненный автопортрет мастера в минуты безумной, разрушительной страсти.

На обороте датированного Пасхой 1522 года письма от собрата-живописца Джованни да Удине, бывшего сотрудника Рафаэля, Микеланджело оставил набросок стихотворения. Возможно, Микеланджело написал его, думая о Герардо: «Душе пришлось стократно обмануться / С тех пор, как, дав с пути себя совлечь, / Она назад пытается вернуться»[952]. В другом стихотворении, написанном рядом с эскизом гробницы Медичи, лирический герой уподобляет себя пойманной рыбе на уде, вздымающейся все выше и выше, к лику возлюбленного: «Я – отсвет твой и издали тобою / Влеком в ту высь, откуда жизнь моя, – / И на живце к тебе взлетаю я, / Подобно рыбе, пойманной удою…»[953]

Глава шестнадцатая

Новые фантазии

Поэтому художники ему [Микеланджело] бесконечно и навеки обязаны за то, что он порвал узы и цепи в тех вещах, которые они неизменно создавали на единой проторенной дороге.

Джорджо Вазари, 1568 год[954]

Вестибюль Библиотеки Лауренциана. Ок. 1526–1534

Понтификат папы Адриана VI оказался недолгим, и многие римляне полагали, что это к лучшему. Папа прибыл в Рим в конце августа 1522 года и скончался после короткой болезни 14 сентября 1523-го. Как обычно в ту пору, внезапную смерть столь влиятельного лица приписали отравлению. Папа-голландец не пользовался популярностью в образованных и творческих кругах. По слухам, он называл «Лаокоона» «идолом древних язычников», и многие опасались, что он прикажет сжечь великие античные скульптуры, хранящиеся в Риме, дабы получить известь для строительства собора Святого Петра[955].

Как сообщает Вазари, папа намеревался сбить фрески Микеланджело с потолка Сикстинской капеллы, видя в изображенных им сюжетах подобие «бани, где полным-полно обнаженных»[956]. Если так, то он стал отнюдь не последним, кто сравнивал росписи Микеланджело со stufa, или баней, не только местом публичного обнажения, но и рассадником порока, местом тайных свиданий и случайных связей.

Конклав, которому предстояло избрать его преемника, собрался 1 октября. Подобно предыдущим папским выборам, его участники отчетливо подразделялись не только на приверженцев различных европейских монархов, как это обычно бывало, но и на сторонников и противников Медичи[957]. Конклав начался 6 октября и длился бесконечно. Римские букмекеры принимали ставки шесть к одному, что папу не выберут в октябре, однако тех из них, кто принимали ставки восемь к десяти, что папу не изберут и в ноябре, ожидал крупный проигрыш.

Выход из тупика в конце концов обнаружился на третью неделю, когда негласная партия французского короля выдвинула в качестве своего кандидата кардинала Орсини. Кардинал Колонна, которому достались четыре голоса, питал к кардиналу Джулио Медичи лютую ненависть, однако Орсини, заклятых врагов своей семьи, он ненавидел еще больше. После того как он отдал свои голоса кардиналу Медичи, тот быстро стал побеждать и 18 ноября был избран папой римским. Он принял имя Климента VII. Тем самым он сделался едва ли не прямым наследником своего кузена Льва, а двух пап из рода Медичи разделило лишь краткое междуцарствие.

Климент, избранный в возрасте сорока пяти лет, стал еще одним молодым понтификом и считался самым красивым мужчиной, когда-либо занимавшим престол святого Петра (впрочем, выиграть конкурс красоты среди пап было нетрудно). Однако, когда он сделался папой римским, казна почти опустела, Церковь переживала раскол, а политический кризис, с которым пришлось столкнуться его предшественникам и который превратил Италию, раздираемую на части соперничающими сверхдержавами, в поле нескончаемых битв, – только усугубился, приняв невиданные масштабы. Спустя две недели Микеланджело в письме к каменотесу, наблюдающему за добычей для него мрамора в Карраре, откровенно, что было ему несвойственно, выразил удовлетворение результатами выборов: «Вам уже должно быть известно, что Медичи избран папой, чему, как мне кажется, обрадуется весь мир. Благодаря этому, я полагаю, здесь по части искусства будет сделано немало. Поэтому работайте старательно и добросовестно, дабы заслужить почет»[958].

Микеланджело не ошибся. После избрания второго папы из рода Медичи возобновилось финансирование погребальной капеллы в церкви Сан-Лоренцо. До этого работы в ней были частично приостановлены, хотя добыча мрамора и продолжалась, однако, вступив на папский престол, Климент из Рима начал торопить Микеланджело и его сотрудников. В начале 1524 года началась интенсивная работа над внутренним убранством капеллы[959]. В апреле список каменотесов, scarpellini, занятых на месте, составил двадцать три человека. Численность их колебалась, уменьшаясь в зимние месяцы, но даже в таком случае Микеланджело обрабатывал камень в почти промышленных масштабах, сопоставимых с небольшим предприятием.

Впервые в жизни Микеланджело возглавлял огромную команду каменщиков, причем в ее состав входили и полноправные скульпторы, а также многие из его старых друзей и соседей. Уильям Уоллес подсчитал, что девяносто четыре процента работавших в Сан-Лоренцо каменщиков, местожительство которых можно установить точно, были уроженцами Фьезоле или Сеттиньяно, в основном последнего, и происходили всего из нескольких семейств: пятеро Ферруччи из Фьезоле, семеро Чоли, восьмеро Фанчелли, пятеро Луччезино[960]. Одним из каменотесов, нанятых для работ в Сан-Лоренцо, был Бернардо Бассо, сын Пьеро Бассо, мастера на все руки и крестьянина в родовом поместье Буонарроти в Сеттиньяно и, возможно, кормилицы Микеланджело. Очевидно, он был прощен и снова удостоился милости после изгнания из римской мастерской.