Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теренций между тем трижды умирает от страха в эти бесконечные секунды. Его кишки ослабели и не могут удержать своего содержимого, но он не замечает этого, он уже чувствует эти руки на своей шее, со страшным, смешанным чувством боли и наслаждения. Да, наслаждения, ибо он уже хочет испытать это трижды пережитое удушье, он не может больше вынести муки ожидания, он всей душой молит о конце. Ну вот, вот сейчас… Эти смуглые, огромные руки отделяет от его шеи расстояние не больше, чем в локоть, в следующее мгновение они стиснут ее.
Неожиданно из горла его выдавливается звук. Голос, который, как казалось Теренцию, совсем пропал, вдруг вырывается наружу. Это не обычный красивый, поставленный голос Нерона, это жалкий, запинающийся, невнятный голос, и, помимо воли Теренция, помимо его сознания, голос произносит членораздельные слова, бормочет:
– Я ведь горшечник Теренций.
Иоанн слышит это жалкое бормотание и останавливается. Он прозрел. И это антихрист? Этот вот?.. Да здесь ничего нет, кроме несчастной, трепещущей плоти. Он благодарит Бога за то, что Бог вовремя ниспослал ему прозрение. Выбросить его на свалку – разве это подвиг, разве это победа? Это работа для живодера, а не для пророка, для святого актера.
Он прозрел. А теперь он почувствовал и запах. Он опустил руки, отвернулся, сел на корточки перед очагом. Взглянул на Теренция. То, что лежало в этом углу, это ничтожество, этого жалкого общипанного воробья, он принимал за великое воплощение зла, а мир принимал за орла. Иоанн замотал огромной головой. Губы его под спутанными усами искривились. Он рассмеялся. Негромко, глубоким, почти добродушным смехом – так велико было его презрение.
Перепуганный Теренций ничего не понимал. Это лицо было не только лицом Иоанна. Оно соединяло в себе лица всех людей, которые когда-либо внушали ему страх, – отца, Гайи, Нерона, Варрона. Безмерное удивление охватило его, когда это лицо отодвинулось, стало меньше, отдалилось. Лица этого давно уже не было над Теренцием, а Теренций все смотрел на него, ничего не понимая, не в силах отвести глаза.
Прошло бесконечно много времени, прежде чем он решился пошевельнуться. Лицо, видимо, оставило его в покое, оно не застилает ему больше света, он может выйти на волю из темницы, из царства теней. Он поднялся с таким чувством, будто сбросил небывало тяжелый груз, шатаясь, удивляясь тому, что стоит. Он потащился к двери, с трудом волоча ноги, не отрывая глаз от лица другого, страшного. Самое ужасное было – как пройти мимо него? Но ему удалось, он прокрался, втянув голову в плечи, с глазами, полными смертельного страха. Потом он рванулся и короткое расстояние до двери промчался бегом, гонимый ужасом, что вот сейчас, сейчас кулак Иоанна опустится ему на темя или, еще хуже, Иоанн схватит его сзади за шею, задушит.
Но ничего не было. Ни кулака, ни пальцев на горле, ни удара. Только смех, смех Иоанна, глубокий, презрительный, негромкий. И Теренций был безмерно удивлен, когда очутился за дверью, целый и невредимый, унося в ушах смех Иоанна.
9
Голос народа
Стремительное бегство Нерона из Эдессы нанесло его делу больше вреда, чем могло бы принести самое ужасное поражение. Сторонникам Нерона казалось, что над ними насмеялись, что их нагло обманули. Их воодушевление обратилось в ярость. Они валили статуи Нерона с постаментов, швыряли их наземь, разбивали вдребезги. Многотысячная толпа двинулась к скалам на берегу реки Скирт разрушать каменного всадника на летучей мыши. Злые шутки, разгульный смех сопровождали разрушение, а когда рухнувшие глыбы погребли под собой несколько человек, это скорее увеличило веселье, чем остановило его. Разрушение барельефа вылилось в настоящую оргию. Люди обнимали друг друга, праздновали освобождение от ига чужеземного деспота, пели, ликовали, напивались допьяна.
Позже, без всякого уговора, точно по чьей-то команде, толпа ринулась к дому Кнопса. Популярность его исчезла так же, как возникла, «одним махом», и народ теперь видел в нем злого духа Нерона и его дела.
Увидя собиравшуюся перед домом возбужденную, грозную толпу, Кнопс послал гонца к другу своему Требонию просить у него помощи. Но раньше, чем помощь подоспела, толпа смяла стражу, охранявшую вход. Кнопс счел за лучшее выйти к ворвавшимся. Он принял их, по-простецки подшучивая, стараясь их облагоразумить, удержать. Но сердце его прыгало от страха. Он еще ночью хотел бежать, сейчас же после того, как не удался его ход с выдачей Теренция; но Иалта, которая была уже на сносях, чувствовала себя очень плохо, и врачи ни в коем случае не советовали пускаться в путь; Кнопс медлил, и вот как раз в ту минуту, когда семейство уже собралось в дорогу, нагрянула эта чернь и помешала укрыться в безопасное место, уйти на заслуженный покой. Он вел переговоры с толпой, смотрел с благодушным безразличием на начинавшийся грабеж, раздавал вино. Спокойно, прямо-таки с довольным видом, похаживал он среди непрошеных гостей. Но на душе у него был мрак. Ах, на друга его Требония положиться нельзя. Тот, верно, не имел бы ничего против, если бы толпа вот так, добродушно, под шутки и прибаутки, разорвала Кнопса на куски.
Нет, он несправедлив к другу. Он слышит звон оружия, видит солдат, полицию. Нет, к сожалению, Кнопс справедлив к другу. Это не полиция Требония, это сомнительная помощь – солдаты царя Маллука. Правда, они вызволили его из рук толпы и поставили около него охрану, но лишь затем, чтобы самим захватить его и взять под стражу.
Кнопс правильно рассудил. Требоний не торопился посылать ему подмогу; он бы не возражал, если бы
