Набат-2 - Александр Гера

Было затишье на Руси, и казалось, оно пришло перед великой бурей. Некогда славные роды русичей затмевались, а бывшие холопы Шуйские (бояре Хуйские) возвеличивались. Нарастало теснение между русичами истинными и пришлыми, который был народом с далей, нагл, пронырлив и безжалостен к русским святыням.

Когда Иван Васильевич был венчан на великое княжество уже не князем, а Государем в лета 7055 (1547) года, при малолетстве его управляла державой Рада, где сплошь занимали посты государевы Захарьины, Романовы и Шуйские., От имени «Государя Всея Руси» издавались указы, и сами они чрез многочисленную родню свою те указы чинили. Народ роптал сильно и много бежал в казацкую Орду, укрепляя ненавистью своей казацкую вольницу. В лета 7060 (1552) года уговорили Государя раз навсегда покорить Казань, последнюю столицу казацкую, чтобы навсегда лишить казаков оседлости, чтобы распылились они по весям, а городов не имели, чтобы не прельщались холопы их свободой.

И был тогда при Государе монах, который прилепился к царю неведомо, а попы его не задевали, потому что силу он имел внутреннюю, необычную. Звали его Пармен. Не задевали его — Захарьины и Шуйские благоволили монаху, но окрестили, дав имя при крещении Сильвестр. Был он великоучен, верно толковал христово учение, и разговоры шли, будто принес Пармен веру эту из Византии, сильней той, что укрепилась на Руси. Только подслушал тесть царя Ивана Роман Захарьин чудные слова монаха Сильвестра: «Надо ли уничтожать корни священной лозы, если плодами насыщаться можно, а на земле той вырастут тернии?» Царь Иван отвечал:

«Казаки мешают воле моей, тщатся вернуть прежний уклад и порядки». Видно, почуял Сильвестр присутствие подслуш-ника и так ответил государю: «Когда бы род отца твоего пошел своим путем без ложных знахарей, быть тебе в дружбе с Творцом и в царствие божье вхожим». Как они говорили дальше, Роман Захарьин не услышал, спугнула сенная девка, которая несла им испить квасу, и он убрался. Только после того случая начались гонения на Сильвестра, перестали доверять ему Захарьины, Шуйские и Романовы, пошла о нем молва как о вольнодумце.

Покорилась Казань без большой крови, а через полгода воевода Федор Захарьин учинил в Казани побоище и около тридцати тысяч казаков с малыми детишками, женками и стариками перевешал, спалил в лесных завалах вместе с волхвом их Курагой. Перед смертью призвал волхв на голову Государя и приспешников его беды неисчислимые, где слова Сильвестра повторились: «Быть тому, кто корни священной лозы вырвал, несчастным в бытие, и ягоды лозы той вопьются в него, и род его и царствие прекратится за полчаса небесных до суда Божьего!»

Когда дошли слова проклятия до царя Ивана, огонь побрал его безжалостный, как тот, в котором горел несчастный Курага. И понял царь, что проклятие настигло его. Он метался в жару, гнал прочь ближних своих, принимал за демонов и только просил привести к нему Сильвестра. Увидев такое дело, Захарьины, Романовы, Шуйские стали присягать на верность сыну Ивана — малолетнему Дмитрию от Анастасии Романовой. Сильвестра же к Государю не допускали: у самой спальни караулил денно и нощно тесть Роман Захарьин.

Под утро дня царской седмицы Сильвестр сам пришел к опочивальне Государя и так сказал Роману Захарьину: «Не сторожи меня, смерд поганый, не тебе сдерживать меня, и не тобой я послан — волей Господа самого! Быть пророчеству Кураги, святого человека. Править роду твоему полчаса небесных, а на полный час и не замахивайся, а на жизнь Государя — тем более». Захарьин испугался крепко и пропустил Сильвестра. Что он сказал царю, он не услышал, но Иван Васильевич поутру выздоровел. Узнал он о том, что бояре присягнули сыну его Дмитрию. «Такова воля Всевышнего. Не противься. Уйди в мир, познай, каково дозу корчевать», — сказал царю Ивану Сильвестр. Прознали о том бояре и не трогали Сильвестра.

Ушел царь Иван Васильевич из кремлевских палат, бродить по Москве начал бос и юродствовал о бедах неисчислимых, грядущих на Руси, ставшей великой снова после корчевания священной лозы. Блаженного царя не трогали, самые страшные обличения прощали ему бояре, как в царстве Израилевом прощали юродивых: сам дольше жить будет, дольше род Романовых проживет. Но поборы и власть свою Захарьины и Романовы ужесточили через опекунский совет, откуда иных изгнали и правили узким кругом.

Когда блаженный царь умер, не решились бояре упокоить его тайно и предать забвению: схоронили его у стен нового, освященного по византийским обычаям при стечении множества люда и назвали храм этот Покрова, после смерти блаженного царя — храмом Базилевса Блаженного, хотя строился он в честь взятия Казани. В народе перешептывались, что смерть Блаженного есть знак Божий о пришествии дьявола.

Волнение охватило всю Русь, потому что Захарьины, Романовы, Юрьевы и Шуйские, совсем отстранив законного царя Дмитрия от власти, для пресечения смуты учредили конную стражу, которая денно и нощно разъезжала по Москве и разрешалось ей по любому поводу хватать суесловных и убивать на месте. Прозывались те люди опричниками, а набирались они из родственников дальних родов Романовых и Захарьиных.

С кончиной царя Ивана Васильевича смута великая началась и страдания великие с нею».

Рукопись привела Судских в недоумение. Как же так, если верить ей, то не было и Грозного, прозванного так за жестокость, не было его гнусной опричнины? Что же тогда было на самом деле, кому верить?

Без Смольникова не обойтись — мудро рассудил Судских и позвал его к себе. Смольникова на месте не оказалось. Мобильный телефон не работал. Дежурный о его местонахождении йичего не знал. Полнейшее нарушение инструкций. Судских поморщился: исполнительный Смольников потерялся.

— Святослав Павлович, — связался он с Бехтеренко. — Куда подевался Смольников?

— Вы были в замоте, Игорь Петрович. Я отпустил его под мою ответственность к чертям.

— Куда отпустили? — переспросил Судских.

— К диггерам. К самым опытным. Он с ними договорился, и те обещали провести его подземельями Москвы. Они библиотеку Ивана Грозного давно ищут. Простите уж.

Судских оттаял.

— Прогулка на контроле?

— Можете не сомневаться. Люди надежные, а Воливач разрешил проход по запретным коридорам.

— Добро. Я почему звоню, Святослав Павлович: в некой рукописи я вычитал, что царь Грозный и Василий Блаженный — это одно лицо. Как считаешь?

Голос Бехтеренко был смешлив, но уверен:

— Думаю, не глупости. Меня тут Смольников перед походом с диггерами обрабатывал довольно убедительно. Опричнину в самом деле ввели Захарьины и Романовы и царя они назвали Грозным, чтобы последующие грязные делишки списывать на него. С первым царем из рода Романовых они велели переписать летопись Руси под себя, безжалостно уничтожили старые разрядные книги, где переписывались княжеские роды, чтобы возвеличить свой худой род.

— Экий ты легковерный! — усмехнулся Судских. — Может, и полчаса небесных трактуешь в интерпретации Смольникова?

— Убедил он. Прежде всего, изменив хронологию, и срок правления изменили. Запутали, так сказать, дьявола и получили божий глас. Якобы срок правления Ивана Грозного окончился в 1584 году плюс сюда половина дьявольского числа, в итоге— 1917 год. И само собой, под грозных правителей легче легкого списывать свои проделки. К примеру, Горбачев, а затем Ельцин по собственной бездарности натворили массу глупостей. Ельцин вообще беспределыцик, нарушил Конституцию расстрелом Белого дома. Думских он позже держал за шавок и делал что хотел. А списать эти грехи, как на опричнину, проще на Лебедя. Верить будут. Потому что бездари и ельцины в истории не задерживаются. Разве один Герострат только…

— Подтасовщик ты! — рассмеялся Судских. —  Не лихо ли загреб?

— На то есть неоконченная рукопись Ивана Вискова-того. В 1551 году царь Иван лично и тайно велел ему составить полную летопись и хранить после смерти своей с древними книгами. Вот откуда пошла легенда о библиотеке Ивана Грозного.

— И где она? — поскребла Судских ревность тонким коготком.

— Игорь Петрович, извините ради Бога. День вашего рождения завтра, хотели завтра и сделать подарок.

И порадовало, и защемило сердце от такой удачи.

— Откуда? — спросил он тихо, не веря удаче.

— У Гуртового обнаружили при обыске. Уже готовую к отправке с диппочтой израильского посольства. Обошли на полчаса.

— Спасибо за бесценный подарок, — от души сказал Судских.

В приподнятом настроении он решил позвонить домой. О сыне жена уже знает, но засвидетельствовать почтение надо.

Приготовленные ласковые слова утонули в ушате обвинений: какой он, к черту, отец, если сына чудо спасло, и не пора ли им вообще расстаться?

«И что бабам надо? — унимал испорченное настроение Судских. — Или мне одному такая злыдня досталась? Да и хрен с тобой!» — ругнулся Судских и набрал номер Любаши.