Мой путь в рай - Дэйв Вулвертон

- Это подделка. Все, что касается смерти матери, я подделала. Тамара наблюдала за мной. - Ты по-прежнему действуешь в соответствии с моей программой.

- Что это значит?

Тамара продолжала холодно наблюдать за мной.

- Догадайся сам! - Она взглянула на поднос, где лежал шприц и флакон с желтоватой жидкостью. - Сделай себе инъекцию этого, примерно два миллилитра. Мне нужно кое-что убрать. Устранить радикальную программу, прежде чем возвращать воспоминания.

- Ничего не нужно убирать, - сказал я, неожиданно насторожившись. Что значит радикальная программа?

Тамара сказала:

- Это такой термин. Программа - это набор воспоминаний, которые мы добавляем, чтобы человек действовал или вел себя иначе, чем обычно. Например, я запрограммировала убийцу, чтобы он сказал своему начальству, что убил тебя; в противном случае он доложил бы о своей неудаче. Это называется программой. Радикальная программа идет на шаг дальше: мы создаем программу, которая вынуждает к обязательному строго определенному поведению: мыслить определенными образцами, вести себя в соответствии с внушенными положениями. Ребенок, который с помощью лжи выбрался из затруднительного положения, быстро научается лгать. И с годами эта привычка становится так сильна, что является эквивалентом радикальной программы. - Она смотрела на меня. - Я поместила в тебя такую программу.

- Что за программу?

Она взглянула на голограмму в углу. Там по-прежнему видно было изображение мозга, по которому ползали огненные змеи. - Я называю ее петлей гипоталамуса. Если ты видишь, что обижают женщину, это мгновенно ассоциируется с мучениями твоей матери и другими инцидентами, которые я ввела тебе в память. И чувство ужаса приводит в действие планы мщения, которых у тебя на самом деле никогда не было; ты начинаешь надеяться, что месть принесет тебе душевный мир. И действуешь принудительно, яростно, независимо от того, чего это тебе будет стоить. Я сотни раз накладывала этот образец на сотни нервных путей. Ты не можешь действовать вопреки своей программе.

Я знал, что она говорит правду. Я яростно реагировал, когда насиловали Абрайру. И попытку Джафари захватить Тамару я тоже рассматривал как насилие: мужчина насилует женщину. И действовал по ее программе, как марионетка пляшет, когда кукольник дергает ее за ниточки. Но я не хотел позволять ей менять программу, ведь она может еще что-то украсть из моего мозга.

- Зачем мне пускать тебя в свой мозг?

- Хочешь впадать в ярость всякий раз, как услышишь о том, что бьют женщину? - спросила Тамара. - Посмотри, чего это уже тебе стоило. Сделай инъекцию. Подключись, - сказала она. И посмотрела в угол, на монитор сновидений на столе.

Вся ситуация оказалась настолько ошеломляющей, что я не мог логично рассуждать. Я не верил ей, но она, казалось, действует мне на благо. Я подошел к столу, наполнил шприц, сделал себе укол, подключился к монитору.

И оказался в холодной пустыне, где ветер дул над голыми песками и морские чайки метались над головой, как конфетти. Небо серое. Вся эта сцена заставляла меня нервничать. Передо мной появилась Тамара и какое-то время смотрела на меня. Я вспомнил попытку генерала Квинтаниллы захватить Гватемалу, кровь моей матери, забрызгавшую стену за шкафом с фарфором, свой собственный гнев, изнасилованную сестру Еву и отчаяние, которое я испытал тогда. И вдруг все это стало словно во сне, это были яркие сновидение, которые я мог ясно вспомнить, и тем не менее сновидения. Я никогда не бродил ночами по городу в поисках солдат Квинтаниллы. Никогда не испытывал такой гнев и отчаяние. И точно так же десятки воспоминаний всплывали в сознании и теряли свою интенсивность: тот случай, когда я в молодости избил человека в баре за то, что он со смехом рассказывал, как избивает свою подругу; когда ударил мальчика на ярмарке - он толкнул свою сестру.

Страшная боль заполнила голову, я услышал звуки словно от рвущейся резины, звуки сильного ветра, и упал без сознания.

Медленно пришел в себя и огляделся, не понимая, где нахожусь. На песке пустыни сидела женщина и смотрела вверх, как чайка. Я подошел к ней и стал молча смотреть. Она не обращала на меня внимание, и я ходил вокруг нее кругами, пока в памяти не вспыхнуло: Тамара. И я вспомнил, кто я и где.

Она посмотрела на меня и спросила:

- Готов?

- Да, - ответил я, не понимая, к чему я готов.

И тут же на меня обрушились сотни воспоминаний. Я переживал их в мире сновидений, где секунда равна часам. Передо мной раскинулись пятьдесят лет моей жизни, и я проживал их все заново. В большинстве незначительные происшествия: запах, прикосновение, голоса в темной комнате. Мозг не сберегает все, как утверждают некоторые: на самом деле мозг обманывает нас, если мы его слишком напрягаем, и добавляет воображаемые подробности. Редки были воспоминания, которые записались с такой четкостью, что мне ясные были все связи. И эти воспоминания не приходили единым эпизодом, отраженным во всех подробностях. Скорее напоминало распространяющийся в мозгу невроз: клетка возбуждается, затрагивает другую клетку, та, в свою очередь, еще несколько. Каждый обрывок воспоминания влечет за собой другие, с ним связанные, пока все это не сплетается, и я вспоминаю случай или человека, сыгравшие определенную роль в моей жизни.

Я вспомнил мать, какой она была в год, когда я отправился в Мехико изучать морфогенетическую фармакологию. Теперь я знал, что мою мать не изнасиловали и не убили. Она много лет мирно прожила с моим отцом в пригороде, и я вспомнил обрывки разговоров, которые мы вели по телефону, отчетливо, с ностальгической радостью, вспомнил, как навещал ее на Рождество. Вспомнил, как ехал в поезде на магнитной подушке через джунгли и увидел в окно нескольких парней. Они изо всех сил старались вытянуть в длину анаконду. Сильно ощущался запах сигар. И живя в этом воспоминании, я в то же время думал, почему воспоминание именно об этом Рождестве оказалось таким важным. И тут же вспомнил, что большую часть жизни мать была католичкой, но в возрасте шестидесяти восьми лет она неожиданно перешла в баптизм. Она настояла, чтобы ее крестили заново с погружением, и послала мне денег, чтобы я мог приехать в Гватемалу на эту церемонию. Моя сестра Ева пренебрежительно относилась к этому, и мать обижалась. Помню, как стою за матерью - она лежит в гамаке на солнце - и смотрю груду комиксов, лежащих рядом с ней; это все христианские комиксы о плохих, ставших хорошими, о том, как дети-бандиты в гетто обретают Иисуса: "Пабло Лягушонок встречается с Христом", "Стилет и библия". Я помню своего отца, он сидит рядом со мной, пьет утренний кофе и смеется над обращением матери.

- Она целыми днями лежит в своем гамаке и читает эти комиксы, говорит отец, думая, что это очень смешно.

- Не может быть!.. - возражаю я, а отец, взмахнув рукой, продолжает:

- Точно! Она даже спит с ними в гамаке, вместо того чтобы спать со мной!

И я беспокоюсь о ее здоровье из-за того, что они проводит ночи в гамаке, и думаю, что мать моя с возрастом не стареет, а становится странной. Она стала регулярно звонить мне по телефону и каждый раз рассказывала о каком-нибудь новом евангелисте, который скоро должен будет выступать в Колоне, уговаривала меня приехать и послушать. Несколько раз принималась плакать и говорила, что боится за мое духовное благополучие. Два года спустя моя мать внезапно умерла от аневризма, и отец винил в смерти ее привычку спать в гамаке под открытым небом.

И хотя мы уже семь лет не жили с женой, мы вместе пошли на похороны матери, и поэтому я сразу вспомнил о своей жизни с Еленой. Елена на самом деле не походила на Елену в моих сновидениях. В ней не было никакого сходства с Тамарой, и я понял, что Тамара наложила это сходство на мои воспоминания, чтобы я привязался к ней. Елена оказалась полной, низенькой, с светло-каштановыми волосами, и не слишком умной. Когда я на ней женился, мне казалось, что у нее сильный характер, это меня влекло к ней, поэтому я ее любил. Она так же открыто обсуждала свою сексуальную жизнь, как высказывают мнение о местном политике, и я спутал эту откровенность с честностью. Мы встретились в колледже. Как и я, она часть детства провела в деревне в Гватемале, и ей не хватало социального чутья, которое вырабатывается в городе. Наша неумелость и неопытность в сложной городской жизни заставила нас цепляться друг за друга. Мы поженились после окончания колледжа, и она пыталась заставить меня заработать состояние. В медовый месяц она забеременела и, когда мы вернулись домой, заявила, что я должен ехать в Майами, открывать практику и заработать много денег, продавая омоложение, а деньги нужны для nina [девочки (исп.)] (она с самого начала, как узнала, что беременна, была убеждена, что родится девочка). Моя жена часто смотрела голографическую хронику о жизни богачей и знаменитостей в Панаме, и в каждой хронике рядом с богатыми людьми обязательно оказывался морфогенетический фармаколог, который заботится, чтобы ваша молодость никогда не кончалась. В Майами я увидел больше разврата, чем богатства. Когда я был в Майами, Елена родила сына, и, вернувшись в Гватемалу, я впервые увидел своего сына Викториано. И то чувство радости и тайны, которые я испытал, впервые увидев Викториано, снова обрушилось на меня в воспоминании. В этот момент у меня как будто снова родился сын.