Барбаросса - Валентин Пикуль

– Вам бы потерпеть до двадцать пятого июля, когда мы врежемся в улицы Сталинграда с музыкою оркестров.

Фриче ответил, что его шеф обожает оперативность:

– Геббельс требует срочной информации. Я думаю, что стоит вам начать – и русские Иваны устроят нам хороший концерт с музыкой «сталинских органов» и тарахтением «кофейных мельниц» под облаками… Серию репортажей о подвигах вашей армии доктор Геббельс хотел бы дать по радио в шумовом сопровождении боя. Мне нужно получить от вас возгласы артиллерии, грохот танковых гусениц, торжествующие крики наших гренадеров, увидевших Волгу, и вопли отчаяния бегущих Иванов.

– Вы это получите, – обещал ему Шмидт.

– Послушайте, полковник, – недовольно выговорил ему Паулюс, – министр пропаганды, навестив наш ресторан, вправе заказывать любое блюдо, но вы еще не метрдотель, чтобы поставлять продукты для изготовления фронтовых деликатесов…

Заодно Паулюс предупредил Фриче: он хотел бы прослушать репортажи еще до того, как их запись будет выпущена в эфир.

– Во избежание возможных ошибок, – добавил тактично.

– Ошибок не будет, – заверил его Фриче. – Я устрою в эфире такой трам-тарарам, что радиослушатели просто ошалеют от восторга, а больше ничего и не требуется… У меня большой опыт пропагандиста, и потому успех обеспечен. 

– Но это не мой успех, а… ваш! 

– Какая разница, – захохотал Фриче…

Он выразил желание глянуть в оперативные карты, и Шмидт подобострастно предложил ему свои услуги:

– Не могу ли помочь? Что вы ищете в излучине Дона?

– Станицу Цимлянскую, – отвечал Фриче. – Говорят, тамошнее вино сродни рейнскому, а доктор Геббельс просил меня привезти пару бутылок, чтобы сравнить его с французским шампанским.

Артур Шмидт, достаточно наблюдательный, заметил, что Паулюсу не по душе вся эта возня с Фриче, и, видя озабоченность командующего армией, он приписал ее предстоящему наступлению.

– Вы, очевидно, волнуетесь, как перед стартом?

– Я не спортсмен, – резко ответил Паулюс. – Ухаживайте за приятелем министра пропаганды. Я спокоен за свою армию, но меня волнует напряжение флангов. Барон Вейхс – человек крайне медлительный, а бравый Манштейн никак не может покончить с Севастополем, чтобы прикрыть меня и Листа с юга… – Паулюс машинально глянул на часы и кратко сказал: – Можно начинать. Дирекция – на Сталинград…

………………………………………………………………………………………

Севастополь держался, а по специально проложенным и особо укрепленным железным дорогам в Крым двигались сразу 60 (!) длинных составов. На мощных платформах немцы перевозили крупповское чудовище «Дору» – пушку-монстр с длиною ствола в 30 метров, в дуло которой можно было легко пропихнуть даже теленка. Высота лафета этой пушки равнялась трехэтажному дому. «Дора» готовилась для сокрушения «линии Мажино» во Франции, но там она не понадобилась. Теперь о ней вспомнил Манштейн, и паровозы, часто пыхтя, тянули ее под Севастополь – для последнего штурма русской твердыни.

Близились последние дни обороны. Даже враги признавали небывалое мужество наших бойцов и жителей города-героя. Манштейн писал:

«Плотной массой, ведя отдельных солдат под руки, чтобы никто не мог отстать, бросались они (русские) на наши линии. Нередко впереди всех находились женщины и девушки-комсомолки, которые, тоже с оружием в руках, воодушевляли бойцов…»

4 июля, обессиленный, Севастополь п а л!

Об этом в тот же день помянули во всем мире, а радиовещание США откликнулось словами, которые полезно припомнить и в наши дни: «Эта оборона (Севастополя) наглядно показала всему миру, что Гитлер не может выиграть войну. Он может еще добиться кое-каких местных успехов, но вынужден будет платить за них чрезмерно высокую цену. Оборона Севастополя является героической страницей всей мировой истории …»

Итак, за южные фланги Паулюс теперь мог быть спокоен, а что касается Воронежа, то он надеялся на танки Гота:

– Гот нетерпелив, и Воронеж, считайте, наш…

Армия Паулюса уже рванулась в большую излучину Дона!

4. НА РУБЕЖАХ – БЛИЖНИХ И ОТДАЛЕННЫХ

Что там, в излучине Дона, творится – этого не узнаешь.

Чуянов зачастую узнавал о положении на фронте от рядовых телефонисток области. Самый верный источник информации, когда в трубке слышался испуганный девичий голосок:

– Они уже здесь! Я осталась одна. Совсем одна. В окне вижу их танки с крестами. Все разбежались, а я не успела… Ой, ради Боженьки, скажите скорей, что мне делать?

Ответ из Сталинграда всегда был одинаков:

– Ломай коммутатор и – смывайся, пока жива…

Орел, Курск, Воронеж – как-то дико сознавать, что война пришла в эти края, где бытовал чисто русский язык, еще не испорченный всякими «измами», откуда вышли классики нашей литературы – Кольцов и Тургенев, Фет и Лесков, а теперь…

– Мать их всех за ногу! – в сердцах выругался Чуянов. – Доигрались, сволочи, до того, что никаких слов не сыщешь, как объяснить людям, где лево, где право, где зад, где перед… И не хочешь, да станешь материться, когда вспомнишь аксиомы от маршала Ворошилова, еще довоенные: «бить врага на чужой территории» и «ни одного вершка родной земли не отдадим…».

С женою Чуянов был еще откровеннее, и он сказал ей:

– Где же она, эта великая русская армия с ее суворовской «наукой побеждать»? Где, наконец, не липовые, а подлинные герои? Куда все это подевалось, черт побери?

………………………………………………………………………………………

На этот риторический вопрос Чуянова наш передовой советский читатель уже готов назвать имена, осиянные вечным отблеском Сталинградской битвы, – Чуйкова, Еременко, Рокоссовского, Людникова, Родимцева, Шумилова, Москаленко, Баданова и прочих. Да, имена этих героев давно высечены на скрижалях руин Сталинграда, но еще не пришло время им появиться на этих страницах, да и сам город на Волге еще не дымился руинами…

Среди этих героев – не липовых, а настоящих! – невольно припоминается и Василий Тимофеевич Вольский, генерал бронетанковых войск. Он умер от горловой чахотки сразу после войны, и о нем понемногу забыли. А жаль! Этот человек в самый разгар битвы на Волге высказал особое мнение о событиях, несогласное с мнением самого Сталина и Генштаба, о чем не побоялся тогда же заявить открыто и честно, хотя рисковал не только карьерой, но рисковал и своей головой. С этим гордым человеком мы еще встретимся, читатель, но – позже…

А сейчас Вольский командовал 4-м танковым корпусом, который в штабах именовали «четырехтанковым», ибо весь корпус насчитывал всего лишь четыре танка.

– Чем богаты, тем и рады, – иронизировал Вольский…

Ему доложили, что в штаб привели пленных итальянцев.

– Сопротивлялись? – вопрос естественный.

– Нет, сами пришли. С листовкой. Вот с этой…

В листовке было сказано:

«Итальянцы! Ваш народ никогда не забудет имен Кавура, Мадзини и Гарибальди, изгнавших немцев-австрийцев из вашей прекрасной страны… Дело, которому служили патриоты Италии, теперь поругано Муссолини, подчинившим Италию гитлеровскому режиму… Россия никак не может быть вашим врагом, она никогда не угрожала и не может угрожать вашей родине. Вы, итальянцы, и сами понимаете это…»

– Понимают. Давайте их сюда. Поговорим…

Вошел офицер, за ним и солдаты, явно робеющие от непривычности обстановки. Пленные ожидали чего угодно, вплоть до зуботычин, но были потрясены, когда русский генерал в измазанном комбинезоне танкиста заговорил с ними на их же родном языке.

– Компаньо! – радостно возвестил Вольский. – Мне, поверьте, лучше видеть вас живыми в плену, нежели мертвыми перед своим фронтом. – Его голос временами садился до шепота, и Вольский сам объяснил причину, показав на свое горло: – Застудил на маневрах в сибирской тайге. Крым уже не помогает, лечился у вас в Италии, а летом прошлого года собирался повторить курс лечения у ваших прекрасных ларингологов, но тут… Тут-то мы и стали врагами! Кстати, – спросил Василий Тимофеевич, – вы, компаньо, из какой дивизии? «Равенна» или «Сфорецка»?

– Нет, «Коссерия», – охотно отозвались пленные.

– Тогда… садитесь, – предложил Вольский. – Правильно сделали, что пришли сами и догонять вас было не надо. А что ваш Джованни Мессе? – спросил он офицера. – Уже в отставке?

– Нет. Стал заместителем у Итало Гарибольди. – Офицер Луиджи Комолло сказал, что Италия сыта Россией по горло. – Первый раз мы пошлялись в Москву вслед за Мюратом, королем Неаполитанским, который потащил наших дедушек в Россию за своим зятем Наполеоном, и дедушки не вернулись к нашим бабушкам. Вторично мы сунулись вслед за англичанами под Севастополь – и после нас в Крыму осталось обширное кладбище. Теперь мы тащимся в обозах вермахта, а куда он завезет нас – неизвестно, но мы хотели бы умереть на своих постелях, а не в сугробах.