Уловка-22 - Джозеф Хеллер

— И что ж о ней — ни слуху ни духу? — допытывался Йоссариан. Мысль о нейтлевой девице не выходила у него из головы. Он постоянно думал о том, как несладко ей теперь. Без ее свирепых, отчаянных атак он чувствовал себя одиноким и заброшенным.

— Там уже никого… Все. Крышка, — весело рассказывал капитан Блэк, имея в виду тот бордель в Риме и стараясь, чтобы Йоссариан хорошенько уяснил себе эту новость. — Неужели ты не понимаешь? Вся контора накрылась. И все сгинули.

— Сгинули?

— Ага. Их вытряхнули прямо на улицу. — Капитан Блэк от души расхохотался, на его тощей шее радостно запрыгал острый кадык. — Опустел наш шалашик. Военная полиция прихлопнула все заведение и вытурила шлюх. Вот комедия!

Йоссариан испугался и задрожал:

— Зачем они это сделали?

— А не все ли равно? — ответил капитан Блэк, беззаботно махнув рукой. — Вытурили их, всех прямо на улицу. Как тебе это нравится? Всю ораву.

— А сестренку нейтлевой девицы?

— Турнули, — засмеялся капитан Блэк. — Вместе с другими. Прямо на улицу.

— Но она же совсем ребенок! — горячился Йоссариан. — Что же с ней станется?

— Какая разница? — капитан Блэк равнодушно пожал плечами и вдруг удивленно вытаращился на Йоссариана. В глазах его засветилось хитроватое любопытство. — Послушай, в чем дело? Знай я, что ты будешь так переживать, я бы выложил тебе все это раньше. Эй, куда ты? Вернись! Вернись, я хочу посмотреть, какая у тебя морда, когда ты переживаешь.

39. Вечный город

Йоссариан отправился в самоволку на самолете Милоу. По пути в Рим Милоу, благочестиво поджав губы, укоризненно покачал головой и ханжеским тоном сообщил Йоссариану, что ему за него стыдно. Йоссариан утвердительно кивнул. Расхаживая задом наперед с пистолетам на боку и отказываясь летать на боевые задания, говорил Милоу, Йоссариан ломает дешевую комедию. Йоссариан утвердительно кивнул. Это некрасиво по отношению к товарищам из эскадрильи, не говоря уже о том, что он причиняет немалое беспокойство вышестоящему начальству. Даже его, Милоу, он поставил в очень неудобное положение. Йоссариан снова утвердительно кивнул. Летчики начали роптать. Йоссариан думает только о спасении собственной шкуры, а в это время такие люди, как Милоу, полковник Кэткарт, подполковник Корн и экс-рядовой первого класса Уинтергрин, лезут из кожи вон, чтобы приблизить час победы. Летчики, сделавшие семьдесят вылетов, начали роптать, поскольку теперь они обязаны сделать восемьдесят. Есть опасность, что кое-кто из них тоже нацепит пистолет и начнет ходить задом наперед. Боевой дух падает с каждым днем — и все по вине Йоссариана. Страна в опасности. Йоссариан поставил под угрозу свое традиционное право на свободу и независимость тем, что осмелился применить это право на практике.

Стараясь не прислушиваться к болтовне Милоу, Йоссариан сидел на месте второго пилота и утвердительно кивал. Из головы у него не выходили нейтлева девица, Крафт, Орр, Нейтли, Данбэр, Малыш Сэмпсон, Макуотт, а также разные бесталанные, сирые и убогие люди, с которыми ему довелось встречаться в Италии, Египте, Северной Африке и в других районах мира. Сноуден и сестренка нейтлевой девицы тоже мучили его совесть. Йоссариан, кажется, догадался, почему нейтлева девица не только считала его ответственным за смерть Нейтли, но даже хотела его убить. Так ли уж, черт побери, она неправа? И она, и другие несчастные имеют полное право обвинять Йоссариана, и не только Йоссариана, за ту противоестественную трагедию, которая обрушилась на них, как, впрочем, и сама она наверняка повинна в несчастьях, причиняемых, например, ее сестренке, да и другим детям. Кто-то что-то должен предпринять. Каждая жертва — преступник, каждый преступник — жертва, и кто-то наконец должен подняться во весь рост и разорвать эту, ставшую привычкой, мерзкую цепочку, которая угрожает каждой живой душе. Как бы ни велика была жажда богатства, как бы ни велико было желание бессмертия, никто не смеет строить свое благополучие на чьих-то слезах.

— Ты раскачиваешь лодку, — сказал Милоу.

Йоссариан снова утвердительно кивнул.

— Ты подыгрываешь противнику, — сказал Милоу.

Йоссариан утвердительно кивнул.

— Полковник Кэткарт и подполковник Корн были очень добры к тебе, — продолжал Милоу. — Не они ли наградили тебя орденом за последний налет на Феррару? Не они ли произвели тебя в капитаны?

Йоссариан утвердительно кивнул.

— Не они ли кормили тебя и каждый месяц платили тебе зарплату?

Йоссариан снова утвердительно кивнул.

Милоу нисколько не сомневался, что, пойди Йоссариан к ним, повинись, отрекись от своих заблуждений, пообещай выполнить норму в восемьдесят вылетов, и они сменят гнев на милость. Йоссариан сказал, что подумает, и, когда Милоу выпустил шасси и самолет пошел на посадку, он, затаив дыхание, стал молиться за благополучное приземление. Прямо-таки смешно, какое отвращение стала у него теперь вызывать авиация.

Когда самолет сел, перед Йоссарианом предстал Рим — весь в развалинах. Восемь месяцев назад аэродром бомбили. Сейчас обломки белых каменных плит сгребли бульдозером в приплюснутые кучи: они громоздились по обеим сторонам выхода с летного поля, обнесенного колючей проволокой. Возвышался полуразрушенный остов Колизея, арка Константина рухнула. Квартира нейтлевой девицы подверглась разгрому. Девицы исчезли, осталась одна старуха. На ней было напялено несколько свитеров и юбок, голова обмотана темной шалью. Скрестив руки на груди, она сидела на деревянном стуле возле электрической плитки и кипятила воду в помятой алюминиевой кастрюле. Когда Йоссариан вошел, она громко разговаривала сама с собой, но, заметив Йоссариана, начала причитать.

— Пропали! — запричитала она, прежде чем он успел ее о чем-либо спросить. Держа себя за локти, она раскачивалась, как плакальщица на похоронах, и стул под ней поскрипывал. — Пропали!

— Кто?

— Все. Бедные девочки.

— Куда же они делись?

— Кто знает. Их выгнали на улицу. Все пропали. Бедные, бедные девочки.

— Но кто их выгнал? Кто?

— Эти подлые высоченные солдаты в твердых белых шляпах с дубинками. И наши карабинеры. Они пришли со своими дубинками и прогнали их прочь. Они даже не разрешили им взять пальто. Бедняжки… Они выгнали их прямо на холод.

— Их что, арестовали?

— Они выгнали их. Просто выгнали.

— Но если они их не арестовали, почему они с ними так поступили?

— Не знаю, — всхлипнула старуха. — Не знаю. Кто обо мне позаботится теперь, когда все бедные девочки пропали? Кто за мной присмотрит?

— Но ведь должна быть какая-то причина, — настаивал Йоссариан. — Не могли же они просто так ворваться и выгнать всех на улицу!

— Без всякой причины, — всхлипывала старуха, — без всякой причины.

— Какое они имели право?

— «Уловка двадцать два».

— Что? — Йоссариан оцепенел от страха, и по телу его пробежал холодок. — Что вы сказали?

— «Уловка двадцать два», — повторила старуха, мотая головой. — «Уловка двадцать два». Она позволяет им делать все, что они хотят, и мы не в силах им помешать.

— О чем вы, черт побери, толкуете? — растерявшись, яростно заорал на нее Йоссариан. — Да откуда вы знаете, что на свете существует «уловка двадцать два»?

— Солдаты с дубинками в твердых белых шляпах только и твердили «уловка двадцать два», «уловка двадцать два».

— А они вам ее показывали, эту «уловку»? — спросил Йоссариан. — Почему вы не заставили их прочитать вам текст этой «уловки»?

— Они не обязаны показывать нам «уловку двадцать два», — ответила старуха. — Закон гласит, что они не обязаны этого делать.

— Какой еще закон?

— «Уловка двадцать два».

— О, будь я проклят! — с горечью воскликнул Йоссариан. — Опять этот заколдованный круг! — Йоссариан остановился и печально огляделся. — А где же старик?

— Ушел, — замогильным тоном сказала старуха.

— Ушел?

— Ушел в лучший мир, — сказала старуха и тыльной стороной ладони коснулась лба. — Вот здесь у него что-то сломалось. Он то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство.

Йоссариан повернулся и побрел по квартире. С мрачным любопытством он заглядывал в каждую комнату. Вся стеклянная утварь была разбита вдребезги людьми с дубинками. Портьеры содраны, постели свалены на пол. Стулья, столы и туалетные столики опрокинуты. Все, что можно сломать — сломано. Разгром был полный. Никакая орда вандалов не могла бы учинить большего разорения. Все окна были разбиты, и тьма чернильными облаками вливалась в каждую комнату сквозь высаженные рамы. Йоссариан ясно представлял себе тяжелую, всесокрушающую поступь высоких парней в белых шлемах — военных полицейских. Он представлял себе разнузданное зловещее веселье, с каким они громили все вокруг, их лицемерное, не ведающее пощады сознание своей правоты и преданности долгу. Бедные девочки — они все пропали. Осталась только плачущая старуха в выглядывавших один из-под другого мешковатых коричневом и сером свитерах и черной головной шали. Но скоро и она пропадет.