Уловка-22 - Джозеф Хеллер

Воротник и плечи йоссариановой куртки набухли от воды. Носки промокли, ноги озябли. Ближайший уличный фонарь не горел — стеклянный колпак был разбит. Смутные очертания зданий, деревьев, фонарей беззвучно проплывали мимо него, точно несомые вечным движущимся потоком. Мимо прошагал высокий монах, скрыв лицо под капюшоном грубой, серой сутаны, даже глаз не было видно. Впереди, приближаясь к Йоссариану, по лужам зашлепали, чьи-то ноги. Он испугался — уж не босой ли ребенок? Йоссариан прошмыгнул мимо изможденного, бледного как смерть, понурого человека в черном дождевике. На щеке у него виднелся шрам, похожий на звезду, а на виске глянцевито блестела уродливая вмятина величиной с яйцо. Из тьмы, шаркая соломенными сандалиями, выступила молодая женщина. Лицо ее было обезображено чудовищными розово-багровыми ожогами, начинавшимися от самой шеи и покрывавшими сырой, сморщенной массой обе щеки, захватывая даже веки! Йоссариан не мог выдержать этого зрелища, его передернуло. Эту женщину никто никогда не любил.

На душе Йоссариана стало совсем скверно. Он мечтал о встрече с девушкой, которая была бы ему мила, которая успокоила бы его, пробудила интерес к жизни. Орда людей с дубинками поджидала его на Пьяносе. Все девчонки сгинули. Графиня и ее невестка уже не годились для него, он стал слишком стар для таких забав, у него уже просто не было времени на пустяки. Лючана исчезла, наверное умерла, а если еще нет, то скоро умрет. Грудастая потаскуха, знакомая Аарфи, испарилась вместе со своим дурацким перстнем. А сестра Даккит стыдилась его по той причине, что он отказался летать на боевые задания и вызвал тем самым в полку скандал. Единственная знакомая девушка, жившая поблизости, была простушка-горничная из офицерской квартиры. Мужчины с ней не спали. Звали ее Микаэла, но мужчины нежными, заигрывающими голосами обзывали ее грязными прозвищами, а она хихикала, радуясь, как дитя, потому что не понимала по-английски и полагала, что американские летчики говорят о ней что-то милое и даже лестное. Дикие выходки, которые они устраивали на ее глазах, приводили ее в восторг. Это была счастливая, простодушная, работящая девушка, она не умела читать и натужными каракулями выводила свою фамилию. У нее были прямые волосы цвета прелой соломы, желтоватая кожа и близорукие глаза. Мужчины с ней не спали, поскольку абсолютно не испытывали такого желания. Только Аарфи возжелал ее и изнасиловал в тот же вечер. После этого он почти два часа держал ее, как пленницу, в платяном шкафу, зажав ей рот рукой, покуда сирены не возвестили о наступлении комендантского часа, после которого Микаэла лишалась права выйти на улицу. И тогда Аарфи вышвырнул ее в окошко.

Труп Микаэлы лежал на тротуаре. Йоссариан вежливо протолкался сквозь кружок хмурых жильцов дома, стоявших с тусклыми фонарями в руках над мертвым телом. Они злобно посмотрели на Йоссариана и отшатнулись от него: люди разговаривали сердито, осуждающе и ожесточенно тыкали пальцами в сторону окна на четвергом этаже. Сердце Йоссариана тяжело забилось при виде разбившегося насмерть человека. Он нырнул в подъезд, вихрем взлетел по ступеням и вбежал в офицерскую квартиру. Аарфи с напыщенной и несколько растерянной улыбкой нервно расхаживал по комнате. Чувствовалось, что ему немножко не по себе. Суетливо набивая трубку, он уверял Йоссариана, что все будет хорошо и беспокоиться не о чем.

— Я только разок ее изнасиловал, — объяснил он.

— Но ведь ты убил ее, Аарфи! — ужаснулся Йоссариан. — Ты убил ее!

— Но я вынужден был это сделать, после того как изнасиловал, — спокойно ответил Аарфи. — Не мог же я отпустить ее, чтобы она по всей округе рассказывала о нас гадости.

— А, зачем ты вообще трогал ее, тупая скотина? — кричал Йоссариан. — Почему ты не привел девку с улицы, если тебе так уж приспичило! Город кишит проститутками.

— О нет, это не для меня, — хорохорился Аарфи. — За это я еще никогда в жизни не платил денег.

У Йоссариана присох язык к гортани:

— Аарфи, ты в своем уме? Ты убил девушку! Тебя посадят в тюрьму!

— О нет, только не меня, — ответил Аарфи, улыбаясь. — Старого, доброго Аарфи за решетку не упекут. За таких, как она, не сажают.

— Но ты выбросил ее из окна! Она лежит мертвая на улице!

— Она не имеет права там находиться, — ответил Аарфи. — После комендантского часа это запрещено.

— Болван! Ты понимаешь, что ты наделал? — Йоссариану хотелось схватить Аарфи за раскормленные, мягкие, как гусеницы, плечи и трясти его до тех пор, пока хоть искра сознания не затеплится в его мозгах. — Ты убил человека. Тебя наверняка посадят в тюрьму. Тебя могут даже повесить.

— Ну, не думаю, чтобы они на это пошли, — ответил Аарфи, весело хихикнув, хотя видно было, что он нервничает все сильней. Набивая коротенькими пальцами трубочку, он сыпал табак на пол и не замечал этого. — Нет, ваше высочество, старого, доброго Аарфи вы не засадите за решетку — Он опять хохотнул. — Подумаешь, какая-то служаночка! Не думаю, чтобы они стали поднимать шум из-за бедной итальянской служанки, когда каждый день погибают тысячи людей. Как ты полагаешь?

— Слышишь! — закричал Йоссариан почти радостно. Он прислушался.

Кровь отлила от лица Аарфи — вдали погребально завыли полицейские сирены. И вдруг почти мгновенно звук сирен усилился, превратившись в воющую, резкую, оглушительную какофонию, которая, казалось, рвалась в комнату со всех сторон.

— Аарфи, это за тобой — закричал Йоссариан, стараясь перекричать сирены. Он почувствовал прилив сострадания. — Они арестуют тебя, Аарфи, неужели ты этого не понимаешь? Нельзя отнять жизнь у другого человеческого существа и остаться безнаказанным, даже если это бедная служанка. Неужели ты не понимаешь?

— О нет, — упорствовал Аарфи, с механическим смешком и жалкой улыбкой. — Они меня не арестуют. Они не тронут старого, доброго Аарфи.

Он как-то сразу сник, опустился в кресло и оцепенел; пухлые, мягкие руки тряслись на коленях. Внизу затормозили машины. Свет ударял в окна. Захлопали дверцы, пронзительно засвистели полицейские свистки, послышались резкие, грубые голоса. Аарфи позеленел. Он машинально качал головой, улыбаясь странной, приклеенной улыбкой. Слабым, бесцветным голосом он твердил, что это приехали не за ним, не за старым, добрым Аарфи. «Нет, ваше высочество…» — старательно убеждал он себя даже тогда, когда тяжелые шаги уже слышались на лестнице и грохотали на площадке, даже тогда, когда беспощадные кулаки оглушительно забарабанили в дверь. Дверь распахнулась настежь, и двое рослых, крепких, мускулистых полицейских с ледяными взглядами, твердо сжатыми губами и железными челюстями быстро прошагали через комнату и арестовали… Йоссариана.

Они арестовали его за то, что он прибыл в Рим без увольнительной.

Они принесли Аарфи извинения за вторжение и увели Йоссариана, подхватив его под руки жесткими, как стальные кандалы, пальцами. Спускаясь по лестнице, они не проронили ни слова. Двое других военных полицейских с дубинками, в белых шлемах дожидались их в закрытой машине. Йоссариана усадили на заднее сиденье, и машина помчалась сквозь дождь и грязный туман к полицейскому участку. На ночь его заперли в камере, а на рассвете доставили на аэродром. Еще два великана из военной полиции с дубинками и в белых шлемах поджидали его у транспортного самолета. Моторы уже разогревались, на зеленых запотевших цилиндрических обтекателях дрожали капельки пара. Полицейские не разговаривали между собой, они даже не удостоили друг друга кивком головы. Йоссариан никогда не видывал таких гранитных морд.

Самолет взлетел и взял курс на Пьяносу. Еще двое молчаливых, военных полицейских дожидались их на посадочной полосе. Теперь их стало восемь. Четко держа равнение и по-прежнему не проронив ни слова, они промаршировали к двум машинам, расселись, и джипы, жужжа колесами, понеслись мимо всех четырех эскадрилий к зданию штаба полка. Здесь на стоянке их дожидались еще двое военных полицейских. Все десять человек, здоровенных, сосредоточенных, молчаливых верзил, обступили его, возвышаясь над ним, словно сторожевые башни, и направились к входу. Гравий ритмично и жалобно скрипел под их башмаками. Йоссариану казалось, что они непрерывно наращивают темп. Его охватил ужас. Каждый из этих десяти обладал такой силищей, что мог одним ударом размозжить Йоссариану голову. Стоило им сомкнуть свои массивные, твердые, как валуны, плечи, и от него осталось бы мокрое место. Путей к спасению не было. Он даже не мог разглядеть лица тех двух полицейских, что держали его под руки. Зажатый двумя тесными шеренгами, Йоссариан быстро-быстро перебирал ногами. Они еще наддали, и ему показалось, что ноги его оторвались от земли и он летит. Четко печатая шаг, они поднялись по широкой мраморной лестнице на верхнюю площадку, где их дожидались еще двое военных полицейских с непроницаемыми каменными лицами. Прибавив ходу, они протопали по длинной галерее, нависающей над огромным вестибюлем. Теперь они печатали шаг по тусклому, выстланному плиткой полу. В пустом вестибюле их шаги грохотали, как страшная, все убыстряющаяся барабанная дробь. И еще прибавив темп, и еще чеканней держа равнение, они подошли к кабинету полковника Кэткарта. Теперь, когда Йоссариан стоял лицом к лицу со своей судьбой, ледяной ветер ужаса засвистел в его ушах. Подполковник Корн, удобно расположив свою филейную часть на уголке письменного стола полковника Кэткарта, приветствовал Йоссариана теплой, душевной улыбкой и сказал: