"Нантская история" - Константин Соловьёв

— Польщен, — Ламберт изобразил короткий поклон. Достаточно короткий чтобы Бальдульф не счел его основанием продырявить ему голову, — Признаться, я получаю искреннее удовольствие от этого рассказа. Не каждый день поражаешься собственной хитроумности.

— Поберегите силы, капитан. Вам еще много предстоит говорить. Но уже не нам. Да, святой отец, я тоже не сразу поняла, зачем он сам вложил нам в руки эту нить. Лишь сейчас поняла.

— Вы придумываете это на ходу?

— В некотором роде. Некоторые вещи додумываются вослед. Главное было сложить основные куски, мелкие начали выстраиваться за ними легко и послушно. Итак, капитан Ламберт сам вспомнил про «Хильду» и сам привел мемория. Зачем? Совершенно глупо давать противнику такой лакомый кусок. Но он рассуждал на два хода вперед. В любой момент мы в отчаянье могли выложить все Его Преосвященству. И тогда дело бы запахло совсем паршиво — для Ламберта и графа Нантского, конечно. Ведь если бы Церкви стало известно то, что стало известно нам, отца Каинана встретили бы монахи-рыцари из личной епископской гвардии уже через четверть часа. У Церкви много внутренних источников, и головоломка с «Хильдой» их бы надолго не задержала. Ламберт пришел к выводу, что очередное звено его цепи засвечено, и от него надо избавиться — чтобы последующая проверка клирикалами, если она последует, не вышла на него. Он подписал приговор отцу Каинану еще до того, как мы впервые услышали его имя. Священник должен был покинуть этот мир. Бегство и маскировка — слишком рискованно. Пуля в голову — куда надежнее. Дьявольски ловкий трюк — идти вместе с нами и идти на шаг впереди одновременно. Убить человека, и громче всех убиваться ускользнувшими убийцами. Лжец громче всех требует истины, сребролюбец прославляет бессеребреничество, а грешник превозносит добродетель. Старо как мир.

— И кто ж убил Каинана? — спросил Бальдульф, не спуская пистолета с Ламберта, — Кто приказ отдал-то?

— Ты еще не понял? Он сам. Ламберт.

— Но он был с нами!

— Он был один, во флигеле, напротив дома священника. Ты видел капитана Ламберта с улицы?

— Нет, конечно, — Бальдульф задумался.

— То-то и оно. В то время, как вы готовились взять дом штурмом, он просто взял вокс-аппарат, позвонил священнику и приказал ему спешно отправляться на небо. А тот был слишком хорошо воспитан чтобы спорить. Как?

— Ужасно, — с чувством сказал отец Гидеон, — Это звучит просто ужасно. Капитан, ради всех святых я надеюсь, что в рассуждениях Альберки есть ошибка, иначе…

— А если нет? — с интересом спросил Ламберт, взглянув на него, — Вы меня повесите прямо здесь?

— Не думаю. Полагаю, мы свяжемся с епископом, — сказала я с улыбкой, — И отдадим вас в его распоряжение.

На лице Ламберта промелькнуло что-то, слишком быстрое чтобы можно было с уверенностью разобрать. Неужели мне удалось пробить непроницаемую броню?.. Хорошо, если так. Я знала, что это не имеет значения, почти все слова уже сказаны, но я почувствовала бы себя легче, если бы мне удалось сломить его, заставить выдать себя хотя бы лицом. Бой идет до тех пор, пока противник не уничтожен. Но когда он спускает флаг, это всегда обнадеживает.

— Хорошо, — отец Гидеон нервно захрустел костяшками пальцев, — Хорошо, хорошо, хорошо… Но если его целью и в самом деле было похищение меня, отчего он не сделал этого прежде? Прошло без малого шесть дней. Довольно большой срок, даже если собираешься выждать и убедиться в отсутствии опасности. Мы же так и не предупредили епископа.

— Очень просто. Он не хотел рисковать, так как эта ошибка могла бы стать по-настоящему последней. Думаю, тут виновата и баронская самонадеянность, которой мы дали щедрую пищу. Убедившись, что может вертеть нами как хочет без риска быть разоблаченным, подкидывая нам нужные куски и невидимым образом влияя на нас, капитан Ламберт решил обойтись без лишнего риска. Да, я имею в виду, что он решил не убивать меня, Бальдульфа и Клаудо. Всегда удобно, когда телец сам приходит на бойню и кладет голову на плаху, не правда ли? Бальдульф весьма силен даже для капитана Ламберта, да и отец Гидеон — не ярмарочный пряник, старая армейская кость. Открытое противостояние Ламберту не улыбалось. Сам солдат, сейчас он избегал боя, надеясь взять все трофеи хитростью. Что ему практически и удалось. Он сам подвел нас к мысли о том, что явиться к графу — наш единственный способ избежать верной смерти.

— И… Никакого Темного культа нет? — слабо спросил отец Гидеон.

— Ни малейшего. Посудите сами. Темный культ слишком трясется за свою безопасность. Превыше всего остального он думает о секретности, а какая ж тут секретность, если несколько его звеньев уже вскрыты, а четверо человек знают о его существовании?.. Будь здесь Темный культ, мы не прожили бы и часа. Нас четверых бы попросту уничтожили, забыв про всякие ритуальные убийства. Сожгли вместе с домом, и все. Никто бы не стал играть с нами в такие игры. Я была слишком глупа чтобы сообразить это сразу. Или слишком слепа. Или и то и другое.

Я не сразу заметила, что Ламберт смотрит прямо на меня. Это было неуютное ощущение — как заглядывать в два отверстия, просверленные в обшивке космического корабля, которые ведут в ледяной вакуум. В этих глазах было все и в то же время в них не было ничего. Кому они принадлежат? Мальчишке? Старику? Убийце? Палачу? Стражнику? Это невозможно было сказать. Эти глаза хранили какую-то тайну, по сравнению с которой даже разгаданная мною только что, была не более, чем наивным детским секретом. Было в них что-то страшное, непроницаемое, жуткое. Именно это пугало меня, поняла я, а не сам Ламберт или те люди, которые стояли за ним. Именно его проклятые непонятные глаза пугали меня с самого начала, с самого первого дня. Должно быть, когда все закончится, они еще не один день будут преследовать меня во сне.

А все наконец закончилось. Я ощущала себя настолько опустошенной, что даже на слова едва оставались силы. Точно кто-то выпотрошил меня, оставив под ребрами звенящую пустоту. Даже вино, которого я выпила на протяжении долгой речи пинты три, не могло занять эту отвратительную пустоту.

А еще эта пустота говорила о том, что чего-то не хватает. Ощущение незанятости, незаполненности. Такое бывает, если сложишь большую и сложную мозаику, и вдруг найдешь в уже готовом изображении зияющий провал.

Это ощущение обожгло меня изнутри, точно вакуумом. Ужасное ощущение того, что что-то упущено, позабыто, оставлено без внимания.

— Это все? — осведомился человек в стальной броне с вежливым интересом. Его ужасные пугающие глаза смотрели прямо мне в душу — и не встречали в образовавшемся вместо нее вакууме никакого сопротивления.