У Пяти углов - Михаил Чулаки

Ему хорошо говорить. За пустой стол гость осудит не его, а ее.

— Сейчас. Только не стой над душой, пожалуйста.

— Пожалей меня: я, между прочим, не обедал. Он и правда же не ест днем — неизвестно почему. Но когда гость, как-то некогда думать о своих домашних.

Да, Филиппу хорошо торопить, когда самому делать нечего, а Ксане нужно и все сделать, и самой переодеться, накраситься — не выйдешь же к гостю с таким рылом.

Макар этот — так Ксана и не вспомнила фамилию — оказался высоким, тощим, как Ксана и ожидала. Особенно хороши волосы: совсем белые, вьющиеся, они нимбом поднимались над большим лбом, который не портили даже ранние залысины. Обидно только, если этот Макар вскоре облысеет: когда у поэта вдохновенная шевелюра, это замечательно, а лысый поэт смешон. Рядом с гостем вдруг сразу стало видно, какой старый уже ее Филипп — ну не старый, но поживший. Да, поживший, потрепанный, — Ксану охватило редкое в последнее время чувство жалости и нежности к мужу. Бедный Филипп — сам небось думает, будто все еще молодой. Чувство жалости и нежности — но и спокойнее стало на душе: если уж Ксане показался пожившим и потрепанным, то молодым девочкам он должен казаться и вовсе стариком — так что не очень на него польстятся. Хотя некоторые все равно польстятся: не на внешность, а на само звание — композитор…

Николай Акимыч рассказывал раньше, что этот их местный поэт — порядочный нахал, а на самом деле Макар вел себя довольно-таки скованно. Николай Акимыч, само собой, демонстрировал изготовленный им макет колокольни, фотографии своих прежних макетов — как всегда, не закрывал рта. А гость покорно все рассматривал и держался как в музее.

Ксане стало его жалко — да и приятно было прервать самодовольные разглагольствования свекра!

— Хватит! Хватит! Давайте садиться!

И улыбнулась отдельно Макару, уверенная, что улыбка у нее сохранилась молодой, хотя сама она уже постарела — увы…

— Да-да, садимся! — поддержал бедный изголодавшийся Филипп.

Николай Акимыч пытался напоследок показать еще одну фотографию, но Ксана торопила:

— Хватит! Садимся! Макар, мойте руки, а то тут кругом пыль и стружки!

Да-да, Николай Акимыч разводит грязь, и она не собирается это скрывать!

Макар не очень уверенно посмотрел на Николая Акимыча,

— Ладно, иди, раз хозяйка зовет, — смилостивился тот

Когда он вернулся, Ксана заставила его резать хлеб. Пока она на кухне, не могли нарезать без нее!

— Вы едите такой, Макар? Это карельский. Филипп у нас другого не ест.

— Мне все равно. Я и не знал про такой.

До чего же стесняется! А еще говорят, что современная молодежь развязная! И на Филиппа все время смотрит так почтительно — даже смешно.

Ксана когда-то была такая же: не обращала внимания, что ест, лишь бы иногда перекусить чего-нибудь. Да и сейчас — старается она только ради Филиппа, самой-то ей безразлично. И оттого, что сама была такой же, особенно хотелось подкормить Макара — пусть поест как следует, может, поправится, не будет таким тощим! Живет ведь, похоже, в общежитии, известно, как там питаются мальчишки.

И Макар ел много и благодарно, отчего Ксана почувствовала к нему еще большую симпатию, — а то ведь нынче гости только и думают о фигуре, не столько едят, сколько ковыряют вилками. Хорошо, что Ксана наготовила, не послушалась Филиппа: «Никаких приемов, пару закусок!» — еще раз убедилась, что всегда нужно делать по-своему.

Николай Акимыч, как обычно, говорил больше всех, но на этот раз Ксана была довольна, что Макар под монолог свекра может есть молча, не отвлекаться. И только когда он явно устал и отвалился от стола — при его тощем сложении, наверное, если бы сейчас встал, было бы видно, как раздулся живот, — она перебила Николая Акимыча:

Мы, наверное, вас заговорили, Макар. Расскажите теперь вы о себе: как живете, как пишете стихи?

— Да что… — Он все еще смущался. — Нормально. Вот Николай Акимыч знает, как мы.

Весь он был какой-то — невинный. Почему-то именно это слово упорно вертелось в голове. Не в том дурацком смысле, в котором его говорят, — в этом-то смысле Ксана в Макаре не сомневалась: девки небось так и падают. А в смысле — совсем естественный, как Пятница до того, как его развратил цивилизацией Робинзон. Например, когда взялся за салат: наложил себе и той же ложкой, которая положена в блюдо для общего употребления, стал есть. Ксана поскорей воткнула в салат другую ложку, чтобы никто не заметил неловкости, а пуще всего — сам Макар. Все-таки Макар чего-нибудь рассказал бы о себе, хоть и продолжал стесняться, — но тут погас свет. В который уж раз за последнее время!

— А, черт! Прогнила вся проводка в доме!

Филипп разозлился, а Ксане стало смешно: подумаешь, несчастье какое! Посидят при свечах. Даже очень хорошо: читать стихи при свечах. Но если зажигать свечи нарочно, когда в доме электричество, — это позерство, а вот посидеть при свечах вынужденно, натурально, органично — очень даже хорошо!

Принес свечи из своей комнаты Филипп — благо они всегда наготове из-за частых аварий, — у Николая Акимыча нашлись свои, и сделалось достаточно светло, но и таинственно: рюмки поблескивали будто настоящие хрустальные, тени шевелились на стенах и загибались на потолок, белый камин в углу превратился в призрак Леонида Полуэктовича.

Макар как-то сразу ободрился, словно нашел наконец себя.

— Может, я посмотрю, починю?

— Что вы, Макар, — Ксана невольно утвердилась в покровительственном тоне. — Если бы перегорело в квартире, мы бы уж как-нибудь. Все-таки есть мужчины в доме. Это где-то общий провод.

Распределительный щит, — Николай Акимыч выступил как специалист.

Филипп оглядел всех с тихой торжественностью — и свечи отразились у него в зрачках:

— А давайте сразу за стихи! Пока не починили.

— Не бойся, долго не починят, — Ксана не удержалась, возразила, но только по привычке, потому что тоже была за стихи. — Не слушайте меня, это я так, читайте, Макар.

— Можно сейчас? Я думал — потом. После как покушаем.

— Можно всегда, а сейчас — в особенности, — сказал Филипп.

Макар улыбнулся, и стало видно, что ему очень нравится читать свои стихи. Улыбнулся и сразу же начал без предисловий:

Я живу, я желаю знать: Можно жить мне опять и опять? Чтоб зеленой коже Земли Сотни ласк дали руки мои! Чтоб прижались ко мне холмы, Плодородной силы полны, После бурной весны чтоб осенью Разродились поля колосьями!..

Он сидел почти неподвижно, только слегка жестикулировал правой рукой, в которой была зажата та самая ложка, которую он вытащил из блюда с салатом.

Ксане нравилось. Она с тревогой смотрела на Николая Акимыча и на Филиппа: а вдруг не понравится им?! Особенно Филиппу, который судит не просто так, по живому впечатлению, а каким-то особенным взглядом профессионала — он же отбирает стихи для своих сочинений, и потому считается, что разбирается как-то особенно: профессионально. Как будто не единственный настоящий критерий — чувство! Или стихи трогают, или не трогают. Да так же, как и музыка. Ксана смотрела с тревогой и не могла понять по лицам мужа и свекра, нравятся ли им стихи или нет

На Земле влюбленной и пленной В карусели несусь по вселенной. Где кончается жизнь — не знаю И бессмертным себя называю!

— Замечательно! — не выдержала Ксана. — Замечательно! Вы настоящий поэт, Макар. Замечательно!

И она посмотрела вокруг, готовая спорить, сражаться.

Да, что значит личность, что значит общение! Когда в первый раз Ксана слышала стихи Макара в чтении свекра — плохом чтении, — ей понравились не очень, кажется, она даже улыбнулась насмешливо в какой-то момент А сейчас!.. Пусть бы читал еще и еще!

Она готова была защищать Макара — но никто и не нападал на него. Николай Акимыч улыбнулся с гордостью первооткрывателя: его находка как-никак. Филипп пока что слушал внимательно — и только. Если бы он улыбнулся хоть слегка иронично, Ксана бы ему высказала! Но нет, он пока не подал повода — хотя мог бы выразить одобрение открыто, громко! Что за привычка держать чувства в себе!

И то самое стихотворение, которое читал за этим же столом Николай Акимыч — читал полунасмешливо, — на этот раз тронуло Ксану по-настоящему:

И нет на свете женщины, Бесконечно ласковой женщины…

Неужели нет такой женщины на свете?! Господи, вот бы для кого все делать — счастье, только бы писал, только бы не знал забот! И это не унизительно, это возвысило бы ту счастливую женщину, которую бы он избрал — стирать на него, готовить, таскаться по магазинам! Возвысило бы, если она что-нибудь понимает, если она не полная дура, помешанная на равноправии…

Потом так же со свечами перешли в другую комнату к роялю, Филипп сел, заиграл знакомую уже мелодию — наконец законченную мелодию, а не отрывки! — стал себе подпевать, и оказалось, он сочинил на слова Макара, на те же самые слова: