Современный венгерский детектив - Андраш Беркеши

плечо и произнес: «Простите, я разыскиваю своего отца, и у меня есть относительно вас веские доказательства»,— я был взволнован гораздо больше, чем он. В ту пору я был

младшим лейтенантом милиции, знаки различия блестели на моем жителе. Комлоши смутился. «Вот что, дружище,— сказал он,— давайте зайдем в кафе и выпьем по чашечке кофе». Мы сели, и я кратко изложил следующее: в двадцать первом году на главном почтамте работала девушка по имени Ил она Гудулич, блондинка. Я показал ее фотографии, сделанные в двадцать первом году.

Женщины прислушивались уже с интересом и начали улыбаться. Особенно после того, как хозяйка потихоньку выпроводила во двор троих юных наследников Гудулича.

— Должен признаться, что господин Комлоши разглядывал эти фотографии весьма спокойно, хотя и с некоторым раздумьем. С меня же пот лил ручьями. Что, если это он, мой отец, сидит рядом со мной? «Если бы я увидел эту даму в натуре, может быть, и узнал бы ее. Но вот так, по фотографиям, ничего вспомнить не могу. Вы говорите, она работала на почтамте? Гм, гм». При прощании я стал рядом с ним. Он был намного выше меня. А поскольку мама тоже была выше, я распрощался с Комлоши. Хотя что-то меня к нему влекло, и даже очень. Он сказал, что очень сожалеет, если не оправдал моих надежд. С того дня я не продвинулся вперед ни на шаг. Моя мать по-прежнему не желает говорить о тех далеких временах. Ее муженька убедили, что я ее племянник, и он верит. Но девочкам, моим сестрам, когда каждой исполняется восемнадцать лет, я по очереди сообщаю эту семейную тайну: Тега Гудулич — твой родной брат, только вашему отцу об этом ни слова! Меня он недолюбливает, но ребятишек моих обожает и очень любит с ними играть. Женщины молчали, растроганные до слез.

— Постой, а где же твои мальчишки? — спросил Кёвеш.

— Играют во дворе, чтобы вам не мешать,— тихо произнесла жена Гудулича.

Настала очередь помолчать и Кёвешу. Он был доволен: супруги помирились, значит, не напрасно он провел тут столько времени.

— Ты давно не говорил так хорошо, Геза,— сказала тетушка Гоор.

23

Возложив Библию на кувшин, старый Гоор уже простер, было руки над столом, чтобы освятить вино, но вдруг о чем-то вспомнил.

— Уважаемый господин майор/ Вы к нам по официальному делу или как частное лицо?

Оставив детей на ярмарке, Анна быстрым шагом направилась к дому Гооров. Увидеться с Гудуличем было крайне необходимо.

Бютёк, в шутовском ликовании потирая руки, следовал за ней на некотором расстоянии.

На террасе у Гооров майору Кёвешу, судя по всему, удалось осуществить свои мирные замыслы.

Юлишку, мятежную супругу Гезы Гудулича, он более или менее убедил в том, что Геза сейчас и во все времена любил и обожал только ее одну.

— Помню, когда мы служили вместе… Гезушка, в котором году это было?… Я столько выпил, что позабыл все годы и цифры…

— В сорок шестом, Руди… Гм, что это упало на крышу?

По густой кровле из дикого винограда действительно что-то стукнуло.

Руди вздохнул и продолжал:

— Нет, вы послушайте меня, милая Юлишка, как это было!

— Не верю я вам, мужчинам. Все вы хороши!

— Дорогая, у вас неправильные понятия! Ваш Геза всегда любил только вас одну. Больше того, обожал. Как сейчас помню, был у нас с ним один разговор. И вот этот парень, рыдая на моем плече, заявил, что самым большим ударом в его жизни был ответ одной девушки, когда он предложил ей стать его женой: «Моя матушка никогда не отдаст меня человеку, у которого нет своей земли».— «Ну а твой отец?» — спросил он. «Отец у меня

верующий, его земные дела не интересуют!»

Это воспоминание произвело на Юлишку неожиданно сильное впечатление. А тетушка Гоор, посмеиваясь, досказала конец этой истории, который, впрочем, был майору уже известен:

— А когда война кончилась, я сказала: хорошо, пусть Геза будет моим зятем. Но мой муж категорически заявил: «Безбожнику-коммунисту я свою дочь не отдам!»

Теперь смеялась уже и Юлишка. В дверях вновь появился старый Гоор. Он был в черном парадном костюме, в шляпе, с Библией в руках.

— Вот смотрите! В сей книге точно сказано, кто может быть предан земле по христианскому обряду!

— Оставь ты эти заботы, отец. Напоил бы лучше скотину.

— Ну уж нет! — воспротивился Кёвеш.— Мы вас, дядюшка Гоор, не отпустим отсюда до тех пор, пока вы не освятите вино, которое мы пьем.

Перед таким соблазном старик, разумеется, не устоял. Ведь его просили освятить языческий напиток, а освятив вино, можно превратить его в питье, приемлемое не только для гостей, но и для хозяев тоже.

Возложив Библию на кувшин, старый Гоор уже простер, было руки над столом, но вдруг о чем-то вспомнил.

— Уважаемый господин майор! Вы по официальному делу почтили наш дом или как частное лицо?

— А почему это важно, дядюшка Гоор?

— Для освящения вина очень важно.

— Ну, если так, то признаюсь откровенно, что я пришел сюда не по официальному делу, а вместе с моим другом Гезой в качестве лица сугубо приватного.

— Вот теперь другое дело,— сказал Гоор.— Совсем другое дело. Потому как это не одно и то же,— закончил он, и бормоча молитву, совершил импровизированный обряд освящения вина.

По зеленой кровле из виноградных лоз опять что-то стукнуло, уже сильнее.

— Кажется, кто-то стоит у калитки.

— Кто там?

— Никого.

— Нет, кто-то есть!

В этот момент калитка открылась, и к террасе заковылял не кто иной, как Бютёк.

И надо же было случиться, чтобы дядюшка Гоор как раз в этот момент допивал свой стакан. Он мгновенно поставил его на стол и, схватив в руки Библию, отпрянул от соблазна ровно настолько, чтобы можно было подумать, будто он проклинает зеленого змия, а не благословляет его. Иными словами, он отдалил от себя вино, то бишь сам от него отдалился.

— Кого ты ищешь, брат Бютёк? Уж не меня ли? — спросил он, икнув при этом.

Бютёк, однако, не обратив никакого внимания на маневры брата во Христе, прямехонько проковылял к Гудуличу и, нагнувшись к его уху, тихо сказал ему несколько слов. Председатель вытаращил глаза, вытер рукой рот и, не попросив даже извинения, быстро встал и вышел на улицу.

Бютёк между тем и теперь не заметил своего церковного старосту, зато узрел другое — блюдо с печеньем. Запустив в него руку, он схватил сразу два. Еще не прожевав первое, он попытался затолкать в рот второе и потянулся за третьим.

— Угощайся, брат Бютёк,— рассеянно сказала тетушка Гоор,

Все напряженно прислушивались к тому, что происходило на улице.

Уже начало смеркаться, и сквозь штакетник изгороди с террасы можно было лишь определить, что Геза разговаривает с женщиной. Послышался шепот, а потом короткий и тихий, но решительный ответ Гудулича: «Нет!»

«Вероятно, кто-нибудь из конторы, по служебным делам»,— подумали сидевшие на террасе. Но отказ Гудулича, видимо, заставил его собеседницу возвысить голос.

— Я призналась, что всю ночь была с вами. Другого я сказать не могла. Вы понимаете? И не будете этого отрицать?!

Слова были слышны отчетливо, неясным оставалось одно — кому они принадлежали?

— Кто эта женщина? — спросила Юлишка.

— Анна Тёре, сестра наша,— ответил Бютёк, отправляя очередную порцию печенья в рот и в карман.

— Нет, нет и еще раз нет! — повторил Гудулич.

Юлишка, как разъяренная тигрица, выбежала с террасы и закричала на весь двор. Поначалу ничего нельзя было разобрать в ее крике. Но когда она приблизилась к забору, ее боль и обида зазвучали отчетливей:

— Шлюха проклятая! Даже здесь, дома, от тебя спасения нету! И сюда шляешься! Тьфу, тьфу!

Тетушка Гоор, Кёвеш, а потом и вернувшийся Геза замахали руками.

— Нельзя так, Юлишка! Перестань, успокойся, дорогая. Все боялись, что она выбежит на улицу и на глазах у всех вцепится в соперницу.

Анна Тёре, однако, в контратаку не перешла. Она не встала перед Юлишкой, уперев руки в бока со спокойным вызовом или даже с гордостью, как это сделала бы женщина, пришедшая за своим дружком. Анна не оправдывалась, не кричала и в то же время не показывала себя виноватой. Она лишь прикрыла белой рукой обнаженную шею и отступила на несколько шагов, потом повернулась и пошла. Свидетели этой сцены, находившиеся во дворе, вполне могли расценить это как бегство.

— Даже дома, даже дома нет от нее покоя,— повторяла едва слышно Юлишка, пока ее вели под руки со двора, и в голосе ее снова звучала глубокая скорбь.

На террасе ее, все еще дрожащую, положили на диванчик, а поскольку к вечеру становилось прохладно, прикрыли легким покрывалом.

— Все будет хорошо, Юлишка. Полежи и успокойся. Мужчины снова взялись за бокалы. Теперь они пили, пожалуй, для того, чтобы оправиться от пережитого испуга. Легче всего было бы избавиться от всего этого, конечно, ретировавшись, домой, так оно и выглядело бы пристойнее. Но Кёвеш все еще сохранял надежду ввести жизнь супругов Гудуличей в нормальное русло, восстановить столь неожиданным образом вновь нарушенный семейный мир.