Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра - Анатолий Бритиков

Нефантастическая литература тоже в какой-то мере прогнозирует будущее, но построение целостного образа грядущего не входит в её задачу. (Быть может, войдет впоследствии, когда образно-художественное познание сольется, по мысли И.Ефремова, с научно-логическим.) А так как научно-теоретический анализ тоже не в состоянии выполнить эту задачу (отсюда, между прочим, использование в научной прогностике литературной формы сценария), то эффект целостности, хотя бы ценой определенных потерь за счет глубины и всесторонности облика будущеего, остается, как полагают, только за научной фантастикой[530].

М.Горький, называя будущее «третьей действительностью», писал: «Мы должны эту третью действительность как-то сейчас включить в наш обиход, должны изображать её»[531]. Неоспоримое превосходство обычной «жизнеописательной» литературы в анализе настоящего сочетается с преимуществом научно-фантастической в художественном исследовании будущего. В социально-психологическом романе о современности будущее — тенденция и критерий, а в социально-фантастическом — будущее есть, вместе с тем, и непосредственно эстетический объект изображения.

Художественная реализация «третьей действительности» есть не только жанрово-тематическое направление, но и особый методологический аспект искусства. Научная фантастика — новая грань художественного реализма, порожденная его взаимодействием с наукой, в том числе, гуманитарной. Без неё было бы ограниченным исследование возможностей будущего в современном мире. Научная фантастика выступает как принцип дополнительности по отношению к реализму «настоящего» и «прошлого», как острие художественного сознания, непосредственно обращенное в завтра.

Предлагая понятие опережающего реализма[532] для общей характеристики этих особенностей современного искусства, автор этих строк исходил из его универсальности, в том числе — для анализа фантастической литературы. Не случайно научно-фантастические предвидения постоянно в центре внимания литературно-критической и научно-публицистической мысли.

Назначение опережающего реализма не исчерпывается одним только изображением будущего. Образ грядущего, мы уже говорили, служит критерием настоящего. В исторической фантастике ретроспективная форма прогноза (например, при «переигрывании» былых событий на новых условиях) выступает своеобразной оценкой прошедшего и настоящего. В философском плане — под прогнозируемое будущее подпадает вообще неизвестное в данный момент[533] — знаменитое «неведомое» фантастики всех видов и типов, как цель предстоящего познания. В общекультурном и философском плане художественное предвидение активно участвует в целеполагании — науки и общества, путей человечества и цивилизации, разума во Вселенной вообще.

Изучение различных аспектов опережающего реализма, как центральной категории современной фантастической литературы, приходит на смену ни к чему не обязывающим рассуждениям о мечте, как сущности фантастического жанра, об условном приеме введения необычного, как эстетическом ключе фантастики и т.п.

Если объект и понятия анализа научной фантастики раздвигают границы литературных исследований, вносят в них новые возможности, то и само «фантастоведение» осознается как дальнейшее развитие литературной науки, когда появляются принципиально новые опорные координаты. Понятие опережающего реализма, например, обновляет представление об историзме художественной литературы. А непосредственная ориентированность художественного сознания в будущее — предпосылка более глубокого постижения судеб рода людского как части истории природы, притом истории, развернутой в бесконечность мироздания.

Современные категории реализма вводят своеобразие научной фантастики в русло основополагающих понятий литературной науки. Развертывание исследований научной фантастики в этом русле — результат не только её художественного роста и читательского успеха. Потребность в изучении этой литературы вытекает из самых многообразных научных и общественных интересов конца XX века, всего хода развития современного мира.

Эволюция научной фантастики

(от ее зарождения до 80-х годов XX века)

Можно ли рассматривать научно-художественную фантастику в общем, русле реалистического искусства? Не означало бы это признания ошибочной теории «реализма без берегов»? Опасения такого рода лишены основания, когда речь идет о фантастике, которая опирается на действительность и в своих прогнозах, либо допущениях, исходит из научного миропонимания. Сегодня уже речь не идет о том, например, надо ли говорить об отношении такой фантастики к методу реализма, а о том, что обогащает ли она традиционную фантастическую и нефантастическую литературу (условимся называть последнюю жизнеописательной) и чем именно, то есть можно ли считать научную фантастику явлением прогресса в историческом движении художественной литературы; испытала ли она сама, в своей собственной эволюции, какой-то прогресс и, наконец, в каком отношении она находится к социальной и научно-технической революции, с которой ее справедливо, но часто излишне упрощенно, связывают.

Братья Гонкуры сто с лишним лет назад, в середине прошлого века, когда жюль-верновский роман в совершенно новом роде был еще в голове писателя, по самым ранним, младенческим еще шагам возникавшего жанра, сумели угадать принадлежность его к особому — между научным и художественным — типу творчества, человековедение которого выступает не столько в непосредственном изображении эмоционального мира отдельной личности, сколько в опоре на достижения коллективной начной мысли человечества. «Это роман будущего, призванный больше описывать то, что происходит в мозгу человечества, чем-то, что происходит в его сердце».[534]

Это, по всей видимости, мимолетное наблюдение оказалось, тем не менее, пророческим. «Роман будущего» не вышел еще из колыбели. Но уже в творчестве Жюля Верна Гонкуры разгадали, что произведения Эдгара По — это новая литература XX века, ее оригинальность не просто в привнесении «темы науки» в фантастическое воображение; что новый тип художественного вымысла создается, главным образом, внеличной логиикой. Более того, замечая, что он призван больше описывать то, что происходит в мозгу человечества, чем-то, что происходит в сердце, они гениально угадали связь научной фантастики с иным художественным объектом, отличным от жизнеописательной литературы.

Если становление научной фантастики, как жанра, справедливо относят к периоду первой промышленно-технической революции, под знаком которой бурно развивалось капиталистическое производство, то отдельные факты воздействия научных представлений на художественное мышление прослеживаются с глубокой древности. В средине II века н.э. «Вольтером античности» Лукианом Самосатским написана была повесть о путешествии на Луну. Во вступлении к своей «Правдивой истории» автор предупреждал: « Я буду писать о том, чего не видел, не испытал и ни от кого не слышал, к тому же о том, чего не только на деле нет, но быть не может. Впоследствии этого не следует верить ни одному из следующих приключений»[535].

Наполненная невероятной небывальщиной, «Правдивая история» заставляет вспомнить странствия Одиссея, которым Лукиан подражал, пародируя. Среди них один эпизод представляет особый интерес. Даже самая страшная буря не могла бы, конечно, забросить парусный корабль в космическое пространство, как это происходит у Лукиана. И, тем не менее, именно здесь оказалось рациональное зерно, которому, вероятно, сам автор не придал значения, но которого не могло быть еще в поэмах Гомера. Мифологические представления певца Троянской войны заглушали возникавшие в древности, время от времени, догадки о множественности миров, подобных Земле. «Правдивая история» появилась всего сорок лет спустя после книги Плутарха «О диске, который можно видеть на орбите Луны», подытожившей эти догадки и поколебавшей учение о геоцентрическом строении Вселенной.

Затем, на более чем четырнадцать веков, идея космического путешествия была забыта. Христианская философия канонизировала космогонию Птолемея-Аристотеля и объявила еретической саму мысль о других мирах. Запрет сломлен был открытиями Коперника, Кеплера, Галилея, и первым их следствием было пятикратное переиздание Лукиана. Затем последовали другие фантастические произведения о путешествии в космос самого Кеплера, Годвина Уилкинса. Сирано де Бержерак в повестях «Полеты на Луну» (1649) и «Космическая история» («Иной свет или Государства и империи Луны», 1657 и продолжение — «Государства и империи Солнца», 1662) рассуждал о множественности миров и случайно высказал догадку о путешествии в космос с помощью ракеты. Тем не менее, научная фантастика как жанр тогда еще не могла возникнуть, ибо, хотя средневековье и создало некоторую научно-техническую атмосферу, научные представления не сделались еще достоянием массового сознания, которое всегда учитывается искусством. Даже много позднее Жюлю Верну приходилось, вольно или невольно, обставлять свои научно — фантастические мотивировки заведомо условными иллюзиями, имевшими хождение в его время. Впрочем, иллюзия правдоподобия и впоследствии осталась постоянным спутником научной правды, вступая с ней в области научной фантастики в сложное и противоречивое соотношение.