Кучум - Вячеслав Софронов

— Вон и поверху идут, — кивнул Дусай на вершину холма.

— Может, лучше будет отойти? — предложил Янбакты осторожно.

— Ни за что! — Мухамед-Кул, разгоряченный и обрадованный легкой победой, погнал коня вперед, размахивая саблей. Остальные, растянувшись, скакали следом.

Первыми выстрелами казаки свалили нескольких всадников, а прорвавшихся встретили плотным строем, выставив вперед копья и бердыши.

— Держись, ребята! — кричал Иван Кольцо, клокоча от ярости. Ему слишком поздно доложили, что станичники из его сотни захотели побаловаться свежей рыбкой, но было поздно, и сейчас он с холма увидел их изрубленными.

Первым ранили горячего Айдара, и он упал на лед, схватившись руками за окровавленное лицо. Нукеры кинулись к нему, чуть оттеснили казаков, положили князя на коня и вывезли из сечи. Дусай бился молча, стараясь пробиться к голубоглазому казаку, отдающему команды. Но его ударили копьем в грудь и острие прошло меж пластин панциря, достало до сердца. Мухамед-Кул поднял коня на дыбы, закричал, как будто ранили его самого, и, рассыпая удары направо и налево, с трудом вырвался из кольца пеших казаков, огляделся.

Казаки стояли плотно, плечо к плечу, и продвигались вперед шаг за шагом, умело прижимая его нукеров к берегу, где снег был глубже и кони вязли в нем. Кони вздрагивали, пятились, всадники в сутолоке мешали друг другу, команды никто не слушал.

— Отходить надо, — крикнул прямо ему в ухо Янбакты. Мухамед-Кул дико глянул на него, словно не узнал, и указал рукой на казачьи ряды:

— Там Дусай! Они убили его! Убили!

— И Айдар очень плох. Ему раскроили саблей череп. Едва дышит. Надо отходить. Мы еще доберемся до них.

— Ни за что! Умру здесь, но не отойду! — Мухамед-Кул огрел коня нагайкой, тот взвился, прыгнул вперед, но его остановили нукеры, которые без приказа начали отходить назад.

— Куда?! — кричал Мухамед-Кул, хлеща нагайкой по лицам, по спинам, стараясь повернуть их обратно. Но кто-то вырвал у него из рук нагайку и увлеченный общим потоком конь поскакал прочь от места схватки. Вслед им прогремели последние выстрелы, но вскоре они были уже в безопасности, укрывшись за стволами разлапистых талин, росших вдоль берега.

Ехали остаток дня. Заночевали на опушке леса. Лишь достигнув на другой день небольшого селения, Мухамед-Кул решил остановиться на несколько дней, чтоб дать передышку нукерам, подлечить раненых.

— Тут рядом живут мои родичи, — сообщил ему Янбакты. — Если позволишь, то я навещу их.

— Поезжай, — не поднимая головы, отозвался Мухамед-Кул. — Возвращайся побыстрей…

Через два дня сотник вернулся вместе с младшим братом, которого звали Сенбахты. Тот привез освежеванного барана на плов, сыр, свежий хлеб и с поклоном положил все это к ногам Мухамед-Кулы.

— Угощайтесь, пожалуйста, а мне домой надо, — не глядя в глаза, проговорил он.

— Разве ты с нами не останешься? — удивился Янбакты.

— Нет, пообещал матери дома быть засветло, — отвечал тот и, даже не дав передохнуть коню, уехал.

Янбакты спал в шатре, рядом с Мухамед-Кула, когда рано утром услышал приглушенный крик. Он схватил саблю, выскочил наружу и наткнулся на бородатого казака с пищалью в руках.

— Стой! — крикнул тот, но сотник пригнулся и отпрыгнул в сторону. То что он увидел, поразило его и он чуть не выронил саблю из рук. Вокруг их лагеря стояла плотная цепь казаков, а перед ними сидели на снегу безоружные нукеры со связанными руками. Навстречу к нему шел младший брат, широко улыбаясь.

— Положи саблю, — предложил он. — Русские хорошо приняли меня и пообещали подарить тебе жизнь.

— Как ты мог? Брат! — вскрикнул Янбакты. — Что я отцу скажу?

— Отец ничего не узнает, — беззаботно ответил Сенбахты.

— Он все узнает! — взмахнул саблей старший брат, но тут же отброшенный выстрелом рухнул на снег и тихо прошептал: — Зачем ты сделал это?

Мухамед-Кулу взяли спящим в шатре и вывели со связанными руками.

— Ого, старый знакомый, — подошел к нему Иван Гроза. — Не я ли тебя тем летом секирой своей попотчевал? Узнаешь?

Тот лишь злобно сверкнул глазами и бессильно заскрежетал зубами.

— Лучше убейте меня! Не останусь в плену! — закричал он.

— Такой молодой, а умирать собрался, — засмеялся Гришка Ясырь. — Вот к атаману доставим, а тот как решит.

Ермак, когда пленников привели в Кашлык, велел привести к нему в избу ханского племянника, недобро глянул на него, спросил:

— Где хан Кучум скрывается?

— Для меня он не хан. Я сам по себе. За него воевать не хочу.

— Может, за нас повоюешь? — усмехнулся атаман, но увидев, что пленник готов броситься на него, добавил. — Остынь. Против своих воевать не станешь. Знаю. А потому готовься в Москву к царю-батюшке отправиться.

— Кто его захватил? — спросил казаков. — Иван Гроза? Вот тебе и ехать с ним на Москву. Готовься, после Рождества и отправитесь.

Карача-бек вошел в шатер Кучума и со вздохом сожаления произнес:

— Твой племянник, Мухамед-Кул, оказался в плену у русских…

— Как это случилось? — Кучум сидел перед небольшой жаровней с углями, укутанный в теплые шубы. Его согнутая фигура и надтреснутый глухой голос вызывали жалость. Тут же была и Анна, которая ухаживала за ним. Остальных жен и детей он отправил в степь, где они находились под охраной небольшого отряда верных ему нукеров. Старший сын Алей объезжал дальние улусы, собирая воинов для войны с казаками. Карача-бек видел, что вокруг Кучума остается все меньше желающих защищать его.

— Мухамед-Кул решил напасть на русских, но потерпел поражение. Были убиты его ближние князья.

— Я не верю, что он сдался в плен добровольно.

— Его захватили ранним утром, когда все спали.

— Не верю. Мой племянник не только храбрый воин, но и осторожен как рысь. Верно, кто-то предал его.

— Возможно, — дернул плечом Карача-бек.

— Что тебе известно об этом. Расскажи. Я хочу знать.

— Его предал брат сотника, что был правой рукой при Мухамед-Куле. Он навел русских на их лагерь.

Кучум поднял на него мутные, слезящиеся глаза и тихо спросил:

— Скажи, тут не обошлось без твоей помощи? Ты умеешь обделывать такие дела. Скажи честно, тебе ничто не грозит.

— Мухамед-Кул пошел на разрыв с твоим родом, хан. А я был и остаюсь преданным слугой сибирского хана, кто бы он ни был.

— Я слышу ложь в твоих словах. Ты слишком хитер, визирь. Иди. Не желаю больше видеть тебя. Лучше я останусь один, чем буду окружен такими людьми, как ты.

Придет время — ты предашь и меня. Прощай и ничего не отвечай мне.

Анна наклонилась над Кучумом, когда стихли шаги Карачи-бека, провела теплой рукой по его лицу.

— Ты правильно поступил, прогнав его. Тот кто родился предателем, останется им всю жизнь.

— Знаю, знаю… Но так устроен мир, что коль правишь людьми, то должен принимать их такими, как они есть. Слишком многое хотел я исполнить, но судьбе было неугодно это. Пусть молодые пытаются переделать мир. Пока у них есть силы. Мне уже поздно заниматься этим.

— Как твои глаза? Очень болят?

— Я уже не помню, когда они не болели. Аллах покарал меня за то, что я смотрел слишком далеко вперед, а не увидел предателей и гордецов под своим собственным носом.

— Давай я вотру тебе мазь и боль пройдет.

— Хорошо. Я рад твоей заботе обо мне. Но хочу спросить: может быть, будет лучше, если ты отправишься к своим родственникам? Русские не остановят тебя, а ты не скажешь им, что была женой несчастного хана.

— О чем ты говоришь? Среди наших женщин не принято бросать мужа, когда ему угрожает опасность. Забудь…

— Как я могу забыть, когда рядом ходит смерть. В любой момент могут появиться русские казаки и убить нас или забрать в плен.

— Что бы ни случилось, но я останусь с тобой.

— Спасибо тебе, Анна… Если бы кто несколько лет назад сказал мне, что я останусь почти один и рядом со мной будет лишь русская женщина, я рассмеялся бы ему в глаза. Теперь мне не смешно.

— Никто не может предугадать, что ждет человека впереди. Может, все наладится. Тебе надо пойти на мир с русскими…

— Нет! — В голосе Кучума появилась обычная уверенность и всегда ему свойственная жесткость. — Не бывать тому. Пусть я умру голодной смертью, но на поклон к ним не пойду.

Карача-бек после расставания с Кучумом отправился к единственному человеку, который никогда не перечил ему и выполнял все указания, к Соуз-хану. Именно он мог сейчас помочь ему в задуманном, лучшего человека просто не найти.

Соуз-хан, оставив старших сыновей на службе у русских, чуть успокоился, уверенный, что те не посмеют напасть на его городок, заполучив таких достойных воинов. Сыновья несколько раз приезжали к нему, рассказывали с гордостью, как несут службу и в скором времени ждут повышения. Сам атаман обещал поставить их десятниками. Соуз-хан слушал их и внутренне кипел от негодования за детей. Им ли, потомкам древнего рода, быть десятниками?! И у кого? У презренных оборванцев без роду и племени. Но иные времена нынче и не известно, как все обернется. "Пусть будут десятниками, а там посмотрим", — думал он.