Ежов. Биография - Алексей Павлюков

Его приезд в Хабаровск в первых числах августа 1937 г. совпал с началом массовой операции по репрессированию бывших уголовников, кулаков и других так называемых антисоветских элементов. Люшков энергично взялся за эту работу, а заодно провел чистку местного УНКВД, арестовав прежнего начальника управления Т. Д. Дерибаса, двух его заместителей и еще почти два десятка чекистов (к концу года за решеткой находилось уже более 40 работников УНКВД, в том числе почти все руководители оперативных подразделений). Им было предъявлено обвинение в принадлежности к правотроцкистской организации, якобы существовавшей в системе органов НКВД Дальнего Востока{386}.

В январе 1938 года Люшков приехал в Москву для участия в работе первой сессии Верховного Совета СССР (на прошедших в декабре 1937 г. выборах он был избран депутатом от Дальневосточного края). Как вспоминал позже М. П. Фриновский, в один из тех дней Люшков пришел к нему в кабинет крайне взволнованный и сказал, что при выходе из гостиницы заметил за собой слежку. Из этого Люшков сделал вывод, что ему не доверяют, и был очень удручен тем, что ни Ежов, ни Фриновский не сочли нужным поговорить с ним напрямую.

Фриновский заверил Люшкова, что наружного наблюдения за ним никто не устанавливал и недоверия к нему ни он, ни Ежов не испытывают, наоборот, принимают все меры для того, чтобы защитить его от необоснованных обвинений, если таковые появляются.

Дело в том, что развернувшаяся в НКВД кампания по разоблачению «заговора Ягоды» не могла, конечно, не затронуть Люшкова, как одного из наиболее приближенных к Ягоде людей. В показаниях арестованных чекистов, наряду с другими «заговорщиками», называлась и его фамилия, и приходилось затрачивать определенные усилия, чтобы избавиться от этих нежелательных свидетельств.

Наиболее опасное из них было получено еще в июле 1937 г. накануне назначения Люшкова начальником дальневосточного управления. Из НКВД Грузии прислали показания бывшего наркома внутренних дел Закавказской федерации Т. И. Лордкипанидзе, в которых Люшков и некоторые другие видные чекисты обвинялись в принадлежности к контрреволюционной организации, созданной Ягодой.

О материалах, полученных из Грузии, Ежов Сталину докладывать не стал, а распорядился, чтобы Фриновский допросил в соответствующем ключе Ягоду и добился опровержения показаний Лордкипанидзе. Допрашивая Ягоду, Фриновский дал понять, что от него требуется, и тот заявил о непричастности Люшкова к заговору (так же как и других упоминаемых Лордкипанидзе лиц).

Примерно в это же время дал показания на Люшкова и бывший заместитель Ягоды Г. Е. Прокофьев, но при корректировке протокола его допроса соответствующий фрагмент был из текста исключен.

Рассказав Ежову о беседе с Люшковым и о беспокойстве последнего по поводу предполагаемой слежки, Фриновский выразил сомнение, стоит ли так усердно оберегать этого ставленника Ягоды, тем более что об имеющихся на него показаниях многим уже известно, и кое-кто даже в открытую возмущается тем, что он до сих пор еще не арестован.

Однако Ежов заявил, что Люшкову он доверяет, кроме того, вопрос об аресте необходимо было бы согласовывать со Сталиным, которому пришлось бы объяснять, почему в свое время ему не были доложены соответствующие следственные материалы. Поэтому защищать Люшкова необходимо и впредь, подчеркнул Ежов{387}.

Уже после того, как Люшков, поучаствовав в работе сессии Верховного Совета, вернулся на Дальний Восток, были получены показания на него от бывшего начальника Контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД Л. Г. Миронова и от арестованного во Владивостоке брата заместителя начальника Главного управления рабоче-крестьянской милиции Н. М. Быстрых. С Мироновым Ежов разбирался сам, и в ходе передопроса тот от своих показаний отказался, а что касается Быстрых, то следователям, ведущим данное дело, было поручено представить его аморальным и социально вредным элементом и судить через милицейскую «тройку»[100] как уголовника.

Однако если компромат, рожденный в недрах НКВД, Ежов еще мог нейтрализовать, то от доносов, поступающих Сталину напрямую, защитить Люшкова было невозможно. А именно эта угроза вышла на первый план весной 1938 года. Маршал В. К. Блюхер, командующий Особой Краснознаменной Дальневосточной армией и с 1929 года бессменно находящийся на Дальнем Востоке, где он пересидел уже всех других начальников, чувствовал себя здесь полноправным хозяином и ни с кем не собирался делиться властью. Понаблюдав несколько месяцев за работой нового руководителя Дальневосточного УНКВД, Блюхер во время своего пребывания в Москве в начале 1938 г. поставил вопрос о политическом недоверии Люшкову{388}.

Не пошла Люшкову на пользу и история, приключившаяся с его заместителем М. А. Каганом. Они работали вместе уже много лет и были так неразрывно спаяны, что представляли собой, по словам одного из чекистов, как бы не двух, а одного человека. Так же, как и Люшков, Каган беспощадно боролся с «врагами народа», однако, когда дело коснулось его самого, дал слабину — укрыл у себя на квартире бежавшего из тюрьмы брата-троцкиста{389}. Об этом, стало известно Сталину, и по его приказу Каган был арестован.

Лично Люшков в этой истории замешан не был, но такое происшествие с его ближайшим помощником, несомненно, бросало тень и на него самого. В конце концов вождь пришел к выводу, что Люшков не заслуживает больше его доверия, и распорядился отозвать его в Москву и арестовать.

26 мая 1938 года решением Политбюро Люшков был освобожден от обязанностей начальника Управления НКВД по Дальневосточному краю якобы в связи с переводом на работу в центральный аппарат НКВД. 1 июня в развитие данного решения принимается еще одно, теперь уже касающееся судьбы подчиненных Люшкова. В соответствии с ним был назначен новый заместитель начальника краевого УНКВД, новые начальники управлений НКВД всех восьми областей, входящих в состав Дальневосточного края, а также новые начальники Особых отделов Тихоокеанского флота и Амурской военной флотилии. Кроме одного человека, все назначенцы были не из Дальневосточного управления, а со стороны, и такое выраженное недоверие к подчиненным Люшкова достаточно ясно свидетельствовало о том, какая «работа в центральном аппарате НКВД» ожидает его в Москве на самом деле.

Понимая, что такой всплеск кадровых перестановок по Дальневосточному управлению неизбежно Люшкова насторожит (доведись ему узнать об этом), Ежов не спешил закреплять распоряжение Политбюро своим приказом по наркомату, хотя обычно такие приказы издавались им в течение нескольких дней после принятия соответствующих решений Политбюро.

Поскольку излишне подозрительный Люшков, узнав о своем отзыве в Москву, мог почувствовать неладное и, поняв, что терять уже нечего, начать играть не по правилам, Ежов решил подготовить его к этому событию исподволь. В телеграмме, отправленной в Хабаровск 26 мая 1938 г., Ежов писал:

«Учтите, что в ближайшее время, в связи с реорганизацией ГУГБ НКВД[101], предполагаем вас использовать [в] центральном аппарате. Подбираем вам замену. Сообщите ваше отношение к этому делу»{390}.

Полученный два дня спустя ответ гласил:

«Считаю за честь работать [под] Вашим непосредственным большевистским руководством. Благодарю за оказанное доверие. Жду приказаний. 28 мая 1938 г. Люшков»{391}.

Ответ Люшкова по своей форме ничем не выдавал тех мучительных раздумий, которые охватили его после получения послания Ежова. А раздумывать было над чем. Прежде всего, подозрительно выглядела сама телеграмма. Если новое место работы ему определено и даже подбирается замена, то спрашивать его согласия уже поздно. К тому же естественнее было бы выяснить желание работать не вообще в центральном аппарате, а на какой-то конкретной должности, однако она указана не была. Довольно странным казалось и упоминание о преемнике, как будто и так не было ясно, что перевод на работу в Москву потребует подбора преемника.

Кроме того, как опытный чекист, Люшков, несомненно, чувствовал, что отношение к нему в Москве постепенно ухудшается, и в этих условиях назначение на новую ответственную должность, тем более в центральном аппарате, выглядело совершенно неправдоподобным. Неизвестно было, и какие показания дает в тюрьме его заместитель М. А. Каган. При тех методах допросов, которые применялись теперь в НКВД, нельзя было поручиться, что он не оговорил не только себя, но и своего друга-начальника.

Взвесив все обстоятельства, Люшков пришел к однозначному выводу: перед ним ловушка, одна из тех, в которую угодило уже большинство старых чекистов. К концу мая 1938 г. из 41 комиссара государственной безопасности, имевших это высшее чекистское звание на момент прихода в НКВД Ежова, на свободе оставалось (включая самого Люшкова) лишь 10 человек. Один (А. А. Слуцкий) скончался при неясных обстоятельствах, трое других — застрелились (начальники горьковского, харьковского и московского областных управлений НКВД М. С. Погребинский, С. С. Мазо и В. А. Каруцкий), а остальные были арестованы, и многие из них к этому времени уже расстреляны.