Воля императора - Евгений Васильевич Шалашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Скажите, а антибиотиками институт не занимается? — решил поинтересоваться я.
— Конечно же занимается, — с жаром сказал статский советник. — Профессор Зильбер — кстати, мой однокурсник, — ненавязчиво похвастался сановник, — ученик Владимира Александровича. Это тот который создал пенициллин.
Зильбер… Зильбер… Ах, да. Лев Зильбер — первый муж Зинаиды Ермильевой, а еще старший брат Вениамина Каверина. У Каверина же настоящая фамилия Зильбер, про то помню.
Большинство считают Каверина автором только «Двух капитанов», но я всегда любил читать и другие книги известных авторов. Собственно говоря, мои знания по истории открытия пенициллина почерпнуты как раз из книги Каверина «Открытая книга», где прототипом Ермольевой была Татьяна Власенкова, а прототипом Зильбера — Андрей Львов. Наверняка Каверин консультировался при написании книги и с братом, и с его бывшей женой. Правда, в моей истории Зильбер пенициллин не изобретал, но он создал что-то другое, не менее важное. А Ермольева за свое открытие получила Сталинскую премию и отдала ее на борьбу с фашистами. Достойная женщина.
— Георгий Егорович, — поинтересовался я. — А вы, судя по всему, учились на биолога?
Статский советник, если бы не его вицмундир, произвел бы впечатление учёного, а не придворного. Он чем-то напоминал нашего завкафедрой Андреева. Правда, моложе моего профессора лет на десять или пятнадцать. Впрочем, в эту эпоху и в этой реальности и ученые носят мундиры и знаки различия в петлицах, а кто повыше — даже погоны с орлами. Помню по какому-то старому фильму, что у академика Павлова на погонах имелось два орла, а у его начальника лишь один. В чем-то и плохо, если государство заставляет ученый люд носить мундиры и дает им чины, а в чем-то и хорошо.
— Учился, — вздохнул статский советник. — Более того, по мнению Барыкина и Каблукова подавал неплохие надежды…
Фамилию Каблукова тоже слышал, но не упомню, в какой сфере он отличился. Кажется, в химии? Или в биологии?
Георгий Егорович притих, видимо, вспоминая что-то свое, личное. Я хотел спросить о причинах, заставивших оставить научную карьеру, но он ответил сам.
— Я ведь уже кандидатом был оставлен, при кафедре. Оставалось-то всего ничего — защитить магистерскую диссертацию, стать доцентом, преподавать, а потом докторскую, а тут… Родители настояли — мол, в университете отучился, наигрался, а теперь изволь соответствовать высоким стандартам семьи Едемских. Не захотел на военную службу, отправляйся на статскую. Служи государю и, никаких тебе лабораторий и колб. А у меня характера не хватило пойти против воли отца и иных родственников. Вот, служу.
— И неплохо служите, между прочим, — заметил я. — К вашим летам чин статского советника — вам ведь не больше тридцати пяти? очень даже неплохо. Небось, уже и Владимир имеется?
— Мне уже сорок, ваше величество, — зарделся чиновник, слегка смущенный монаршей похвалой. — А до Владимира ещё два года служить.
Помню-помню, что Владимира четвертой степени чиновникам давали за выслугу в двадцать пять лет. Государь-император Николай очень своим крестом гордился. У нас, насколько помню, после Великой Отечественной войны военным и милиционерам давали за выслугу лет ордена посерьезнее.
— Так тридцать пять — сорок, какая разница, если статского советника не раньше пятидесяти лет получают?
— Да, не спорю, карьера у меня неплохо складывается. Только, мог бы я не карьерой заниматься, а науке служить. Может, сумел бы открыть лекарство от рака, чтобы государя спасти?
Я деликатно покивал. Рак в моем времени стараются лечить, но, увы, не всегда успешно.
А вообще радует, что в этой реальности важные медицинские изобретения произошли безо всяких войн. Помню из лекционных курсов, что война, помимо ужасов, боли и смерти несет ещё и развитие науки с техникой. А уж открытия в области медицины! Не уверен, что тот же пенициллин сумели бы открыть и в кратчайшие сроки произвести лекарство, если бы не война. Да и остальное… Читал, что у дочери моего любимого художника Анри Матисса имелось повреждение гортани. Носила на шее черную ленту, чтобы скрыть отверстие на горле. Девочку лечили очень варварскими методами — прижиганием, а потом случилась Первая мировая война и армейский хирург за полчаса провел операцию, о которой пару лет назад никто бы и не мечтал. И группы крови открыли в результате необходимости переливать кровь раненым солдатам.
Нет, упаси боже, развязывать маленькую войнушку ради продвижения прогресса я не хочу, но стоит обратиться к опыту предшественников. Покопаться в своей памяти. Может, что-то сумею подсказать здешним ученым? Увы, лекарство из плесени я уже не подскажу, сами открыли. И чего это я? Наверное, зудит во мне прогрессор-попаданец, должный что-то внедрить, что-то усовершенствовать, невзирая на такие обстоятельства, что мощности в прошлом не такие, как в его времени. Янки из Коннектикута при всем желании не сумел бы изобрести в эпоху короля Артура бессемеровскую сталь, потому что техника не та, да и квалификации тамошних трудящихся отстает лет на восемьсот.
— Григорий Егорович, прошу прощения за нескромный вопрос, — поинтересовался я. — А какой у вас дар? — посмотрев на смущенного статского советника, добавил. — Если вам неприятен вопрос — не отвечайте.
— Да что тут неприятного? — пожал плечами статский советник. — Дар у меня не очень-то серьезный, но в некотором отношении необходимый. Я могу сделать так, что человек не почувствует боли во время операции. Болевой порог у каждого человека разный. Поэтому лучше, если он не почувствует боли.
Кажется, выпускник биофака считает своего императора несведующим, раз пытается объяснить очевидные вещи? Я даже развеселился.
— То есть, вы можете быть анестезиологом, не используя ни закись азота, ни хлороформ, ни барбитурат?
— В общем-то да, — оживился Георгий Егорович, но тут же погрустнел: — Но, чтобы мне приглушить боль, всё время приходится держать человека за руку, а это не очень удобно.
Не знаю в чём тут дело, может способность моя открыла новую грань, а может некое сходство Едемского и моего старого преподавателя сыграло роль, но очень уж симпатичен стал этот человек.
— Георгий Егорович, вы, как ученый, — начал я, отметая робкий протест чиновника — мол, какой из меня ученый? — Пусть и не во всем состоявшийся, скажите — почему в России нет специального учреждения, которое бы изучало
