Первый из могикан - Александр Громов

Что же — это следующий уровень? Это то, что настолько же выше привычной натужной телепортации на несколько десятков шагов, насколько она выше полного неумения телепортировать? И я — от отчаяния, наверное, — еще раз совершил невозможное?

Похоже, да. Иного объяснения я пока не вижу.

Катакомбы!

Там тревога. Вернулись обе группы, Мустафа рвет и мечет. Удвоено наблюдение, на случай штурма готовятся ловушки, для экстренной эвакуации расчищаются резервные лазы. Разбуженные мальчишки испуганы, Матвейка тихонько хнычет… Если я не вернусь до вече ре, отряду придется перебазироваться неведомо куда.

Но я вернусь, конечно…

Чужак!

Россыпь колючих звезд. Темное тело на мгновение заслоняет пылающий клубок Солнца. Да нет же, мне не сюда. Внутрь!

Живая плоть живого корабля. Очень серьезно, словно выполняя не слишком любимую, но крайне ответственную работу, мой двойник по-прежнему играет в ножички с Двускелетным…

Ф-фу… Прочь отсюда! Дядя Лева!

Над столицей только-только разгорается заря, а здесь, на берегу неведомой мне таежной речки, уже откричали свое птицы, поприветствовав утро. Трое бородатых бродяг, один — постарше, седой и сутулый, другой — рослый, покрепче и помоложе, третий — совсем юнец, собираются завтракать. Под закопченной кастрюлей, пристроенной над сложенным из угловатых камней очагом, потрескивают в огне сухие и не слишком смолистые ветки. Партизанские костры не дают дыма. Тормози, водитель, моя остановка.

Вернее, наша. Выходим, леди.

Все трое отшатываются, разинув рты. Падает кастрюля, выливая в огонь недоваренную ушицу, шипят уголья, из очага вздымается немаленькое облако пара с пеплом. Плевать.

— Ну, здравствуй, дядя Лева, — говорю я фальшиво спокойным голосом, словно мы расстались только вчера. — Привет, Гойко… А это кто с вами?

30

— Значит, ты и меня можешь… как это… инициировать? — с робкой надеждой в голосе спросил Гойко.

Тим пожал плечами:

— Вероятно, да. Надо попробовать. Только чуть позже, ладно? Устал.

— Ты не уверен, что справишься? — встревожился дядя Лева и даже перестал снимать пену с новой ухи. Сейчас же из кастрюли шустро побежало через край, в костре снова зашипело.

— Не в том дело. Я думаю, можно ли сразу тащить инициируемого на второй уровень или сначала надо дать ему освоиться в Вязком мире. Кто знает, какие могут быть последствия, если форсировать инициацию…

— А ты попробуй, — предложил Гойко. — Доброволец есть.

— Почему это ты? — возроптал Гриша Малинин. — Я доброволец.

— С какой стати ты?

— С такой, что ты тяжеловес. Тим надорвется.

— Это я когда-то был тяжеловесом, а теперь…

— Доброволец есть, а инструктору нечего есть, — отшутился Тим, гася спор в зародыше. — Дядя Лева, уха скоро будет?

— Скоро, скоро. Ты такой ушицы сроду не пробовал. Никакого частика, только хариус и ленок. Язык проглотишь. Мы недавно тремя гранатами разжились, так одну на рыбу потратили…

— Расточители, — хмыкнул Тим, — и браконьеры.

— Угу. Сам бы пожил на подножном корме… Запах-то вкусный?

— Вкусный.

— Во-от! Тебе вкусный. А мы эту уху уже ни видеть, ни нюхать не можем, только глотать, зажмурившись, и то колом в горле стоит…

Нашлась мятая жестяная миска, и ложка нашлась. Покрытый коркой грязи, дурно пахнущий эксмен Тим Гаев хлебал уху шумно и жадно, закатывая глаза и покрякивая от удовольствия, проливая жижицу на клочковатую бороду. Не ел, а жрал. Ольга отвернулась. Ей тоже предложили ухи — она отвергла ее жестом. Омерзительно грязные полуживотные, по-видимому, совсем ее не боялись и даже не предприняли никаких мер против ее бегства. То ли воображали, будто она чересчур напугана и подавлена для бегства, то ли просто не придавали значения ее присутствию. Не стали даже обыскивать, а зря… Удивились поначалу, схватились за оружие, но не убили. Какую роль они уготовили пленнице? Роль сообщницы? И, вероятно, наложницы одного из них, а то и всех?..

Тоже зря.

— Поешь, — вполне дружелюбно предложил Ольге старший из бунтовщиков, протягивая на сей раз явно краденую галету. Ольга взяла. Не следовало лишний раз дразнить опасных зверей. Она даже заставила себя съесть галету, хотя та побывала в пальцах эксмена и пальцы были грязны. А Гаев, дохлебав ушицу, продолжил свой рассказ. Почему-то его сильно волновала информация, полученная от чужаков, едва не спаливших Землю… Ольга слушала вполуха, думая о своем.

— По их прогнозам, нашей цивилизации осталось жить примерно две тысячи лет, — озабоченно вещал Гаев, не забывая отмахиваться от комаров, — но крупных неприятностей следует ждать раньше. Кстати, они считают, что, по всей вероятности, человечество выродится или самоистребится задолго до взрыва Сириуса. А мы до сих пор знаем о мотивах чужаков только с их слов… Тут поневоле задумаешься, почему они меня отпустили. Потому что я нашел новую игру для двускелетного дурачка? Или потому что, овладев телепортацией, мы справимся с задачей самоуничтожения в ударные сроки и без помощи со стороны?

Тот, кого называли дядей Левой, задвигался, закряхтел в бороду и решил возразить:

— Разве космофлот им помеха?

— Представь себе, да, — живо отреагировал Тим. — То есть я хочу сказать, что они справились бы с нами, наверняка справились бы… Раздавили бы, как насекомых. В том-то и дело: человек, конечно, гораздо сильнее колонии насекомых, но полезет ли он давить их, если у него есть верный способ заставить их перекусать друг друга?

Дядя Лева долго молчал.

— Вокульский утверждал примерно то же самое, — сказал он наконец. — Ты сам-то веришь тому, что говоришь?

— Нет. Не очень.

— Ну то-то же.

— Я обязан был сказать, — пояснил Тим. — Вообще-то я думаю, что мы справимся…

— И я так думаю, — кивнул Лев Лашезин. — Сравняемся с ними, — он облизал ложку и указал ею на Ольгу, — и мир не перевернется. Он станет лучше и прочнее, честное слово. Уж об этом-то мы позаботимся. Прочность не в простоте и не в мертвой статике — скалы рушатся, а трава растет…

Тим молча кивнул в ответ. Мудрый дядя Лева был прав: можно и нужно идти этим путем. И девчонка пойдет. Должна же она в конце концов понять, чего была лишена. Когда-нибудь все люди сумеют понять, что их непохожесть на других — не проклятие, а преимущество, делающее мир богаче, и спокойно примирятся с нею, не скатываясь в рабы и не метя в боги, и тогда уже ни сила приказа, ни капризное веление моды, ни врожденная тяга к стадности не сумеют собрать людей в ровные прямоугольники однообразного цвета, с восторгом марширующие в указанном направлении.

Когда-нибудь это случится.

Вероятно, нескоро. Даже очень нескоро. Но неизбежно, потому что у мира просто нет иного выбора.