Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

– Неужели Эшли?.. Вы что-нибудь узнали? Он… он умер?

– Вовсе нет. Откуда бы я мог узнать про Эшли, стоя по самый зад в грязи в окопах? – раздраженно ответствовал старый джентльмен. – Нет. Это его отец. Джона Уилкса больше нет с нами.

Скарлетт опустилась на стул, уронив сверток с едой на колени.

– Я пришел, чтобы сообщить об этом Мелани, и не смог. Придется это сделать тебе. И вот, передай ей.

Дядюшка Генри достал из кармана небольшую миниатюру покойной миссис Уилкс, пару золотых запонок и массивные золотые часы с цепочкой, на которой покачивались, позвякивая, брелоки. Узнав часы, столько раз виденные ею в руках старого Джона Уилкса, Скарлетт наконец осознала, что отца Эшли больше нет в живых. Это оглушило ее, и она сидела не шевелясь, не в силах произнести ни слова. Дядюшка Генри кашлянул и поерзал на стуле, не решаясь поглядеть на нее, боясь увидеть слезы и совсем расстроиться.

– Он был храбрый человек, Скарлетт. Передай это Мелли. Сказки, чтобы она написала его дочкам. И хороший солдат несмотря на свои годы. Его убило снарядом. Угодило прямехонько в него и в лошадь. Лошадь я пристрелил сам, бедняжку. Славная была кобылка. Напиши-ка, пожалуй, и миссис Тарлтон про ее лошадку. Она в этой кобыле души не чаяла. Ну, давай, заворачивай мою еду, девочка. Мне пора обратно. Полно, полно, не принимай это так близко к сердцу. Какой еще смерти может пожелать себе старик, как не плечом к плечу с молодыми парнями?

– Нет, он не должен был умереть! И совсем не должен был идти на войну! Он должен был жить, и растить внука, и мирно умереть в своей постели! Господи, зачем он пошел на фронт! Он не считал, что Юг должен отделиться, и ненавидел войну и…

– Многие из нас мыслят совершенно так же, но что из этого? – Дядюшка Генри сердито высморкался. – Думаешь, мне, в моем возрасте, доставляет большое удовольствие подставлять лоб под пули? Но в нашем положении у джентльмена нет выбора. Поцелуй меня на прощанье, детка, и не тревожьтесь обо мне. Я вернусь с этой войны целым и невредимым.

Скарлетт поцеловала старика и слышала, как он в темноте затопал вниз по лестнице и как звякнула щеколда калитки. С минуту она стояла не двигаясь, глядя на вещи, оставшиеся на память о Джоне Уилксе. Потом поднялась наверх к Мелани.

В конце июля пришла дурная весть – предсказания дядюшки Генри сбылись, янки повернули на Джонсборо. Они перерезали железную дорогу в четырех милях от города, но были отброшены кавалерией конфедератов, и инженерные войска под палящим солнцем восстановили путь.

Скарлетт сходила с ума от тревоги. Три дня прошли в томительном ожидании, в снедавшем сердце страхе. Затем пришло ободряющее письмо от Джералда. Неприятельские войска не дошли до Тары. Шум сражения был слышен, но они не видели ни одного янки.

Джералд так хвастливо, с таким упоением описывал, как конфедераты очистили железную дорогу от янки, словно он сам, собственноручно и единолично, одержал эту победу. На трех страницах он возносил хвалу храбрым войскам конфедератов и лишь в конце письма коротко обмолвился о том, что Кэррин больна. По мнению миссис О'Хара, у нее тиф. Болезнь протекает не тяжело, у Скарлетт нет оснований для тревоги, только она ни под каким видом не должна возвращаться, домой, даже если ехать станет безопасно. Миссис О'Хара теперь очень рада тому, что Скарлетт и Уэйд не возвратились домой, когда началась осада Атланты. Миссис О'Хара просит Скарлетт сходить в церковь, помолиться о том, чтобы Кэррин скорее выздоровела.

Читая эти, строки, Скарлетт почувствовала угрызения совести: ведь она уже который месяц не посещала храма. Прежде она сочла бы это смертным грехом, но теперь такое небрежение почему-то перестало казаться ей непростительным. Однако под влиянием письма она тотчас поднялась к себе в комнату и наспех прочитала «Отче наш», но, встав с колен, не испытала на этот раз того успокоения, которое обычно приносила ей молитва. Последнее время у нее появилось ощущение, что господь не печется о ней больше – ни о ней, ни о конфедератах, ни о Юге, невзирая на все ежечасно возносимые ему молитвы.

В тот вечер Скарлетт сидела на веранде с письмом Джералда, засунутым за корсаж, время от времени нащупывая его и тем как бы приближая к себе Тару и Эллин. Горевшая в гостиной лампа бросала призрачные золотые отблески на темную, увитую диким виноградом веранду, аромат вьющихся роз и жимолости окружал Скарлетт словно стеной. Тишина вечера казалась бездонной. После заката солнца не прогремело ни единого выстрела, даже ружейного, и весь мир будто отодвинулся куда-то далеко-далеко. Покачиваясь в качалке, Скарлетт перебирала в уме известия, полученные из Тары, и чувствовала себя несчастной и бесконечно одинокой; появись сейчас хоть одна живая душа, пусть даже миссис Мерриуэзер, она была бы ей рада. Но миссис Мерриуэзер дежурила в этот вечер в госпитале, а миссис Мид готовила дома торжественный ужин для Фила, приехавшего на побывку с передовой. Мелани спала. Никакой надежды, что заглянет хоть случайный прохожий. Уже неделю никто не наведывался в их дом, ибо каждый мужчина, способный держаться на ногах, либо сидел в окопах, либо сражался с янки под Джонсборо.

Такое полное одиночество было непривычным для Скарлетт, и оно угнетало ее. Оставаясь одна, она невольно начинала предаваться размышлениям, а думы ее были слишком тягостными в эти дни. Как у всех людей, у нее появилась потребность вспоминать прошлое и тех, кого уже не стало.

В этот вечер, среди окружавшего ее безмолвия, стоило Скарлетт закрыть глаза, и она легко переносилась мыслями в Тару, и ей казалось, что она снова там, в сельской тиши, и жизнь течет как прежде, не меняясь. И вместе с тем что-то говорило ей, что и там прежняя жизнь не вернется никогда. Она вспоминала четырех братьев Тарлтонов – и рыжеволосых близнецов, и Тома с Бойдом, – и острая жалость теснила ей грудь. Ведь любой из близнецов, Стю или Брент, мог бы стать ее мужем. Но теперь, когда кончится война и она возвратится домой, их неистовое «Эге-гей!» уже не донесется к ней из-за поворота кедровой аллеи. И Рейфорд Калверт, который так божественно танцевал, никогда уже не пригласит ее на вальс. И мальчики Манро, и маленький Джо Фонтейн, и…

– Ах, Эшли! – всхлипнула она, уронив голову на руки. – Никогда, никогда я не свыкнусь с мыслью, что вас больше нет!

Скрипнула калитка, и Скарлетт, вскинув голову, поспешно утерла рукой слезы. Она поднялась с качалки и увидела, что Ретт Батлер с широкополой соломенной шляпой в руке направляется по тропинке к дому. Она не видела его ни разу с того дня, когда выпрыгнула из его кабриолета у Пяти Углов. Тогда она заявила, что знать его больше не желает. Но сейчас ей так нестерпимо хотелось перемолвиться словом хоть с кем-нибудь, чтобы как-то отвлечься от мыслей об Эшли, что она постаралась выбросить это воспоминание из головы. А Ретт, по-видимому, тоже забыл об их размолвке или, по крайней мере, делал вид, что забыл, и как ни в чем не бывало опустился на верхнюю ступеньку лестницы у ее ног.

– Так вы, значит, не сбежали в Мейкон! Я слышал, что мисс Питти уехала, и, естественно, полагал, что и вы с ней тоже. А сейчас увидел огонек и решил зайти, справиться. Почему же вы остались?

– Из-за Мелани. Она… Ну, вы понимаете… она не может никуда ехать сейчас.

– Тысяча чертей! Уж не хотите ли вы сказать, что миссис Уилкс тоже здесь? – воскликнул он, и в неярких отблесках лампы Скарлетт увидела, каким хмурым стало его лицо. – Что за безумие! Это крайне опасно в ее состоянии.

Скарлетт молчала в замешательстве: не могла же она обсуждать состояние Мелли с мужчиной! Ее смущало и то, что Ретт говорил так, словно мог что-то понимать в таких делах. Это было совсем не к лицу холостому мужчине.

– Не слишком-то любезно с вашей стороны, что вы даже не подумали обо мне – для меня ведь это тоже может быть опасно, – язвительно заметила она наконец.

Он лукаво прищурился.

– Ну, я в любых условиях поставлю на вас против янки.

– Уж: не знаю, принять это за комплимент или как, – неуверенно сказала она.

– Ни в коем случае, – сказал он. – Когда же вы наконец перестанете по каждому пустячному поводу ждать от мужчин комплиментов?

– На смертном одре, – сказала она и улыбнулась, думая о том, что всегда найдутся мужчины, которые будут расточать ей комплименты, даже если Ретт никогда этого не делает.

– Ах, это женское тщеславие! – вздохнул Ретт. – Однако ценю вашу прямоту.

Он достал портсигар, вынул черную сигару, поднес к носу, понюхал. Чиркнула спичка. Прислонившись к перилам, обхватив руками колени, он некоторое время молча курил. Скарлетт снова стала тихонько покачиваться в качалке, и ночь окутала их своим мраком и тишиной. Пересмешник, пробудившись от дремоты где-то в лабиринте жимолости и вьющихся роз, издал одну робкую, мелодичную ноту и снова умолк, словно передумав.