Писарев - Юрий Николаевич Коротков

Письмо Писарева достигло своей цели, он вновь получил возможность писать.

Тем временем цензурный комитет познакомился с ноябрьским номером «Русского слова», который вышел в свет 25 декабря. На заседании 5 января 1866 года цензор Скуратов доложил, что эта книга «немногим отличается по духу и направлению от октябрьской», и обратил особое внимание комитета на статьи «Исторические идеи Огюста Конта» Писарева и «Рабочие ассоциации» Шелгунова. «В первой из них, — писал цензор, — под именем средневековой доктрины отрицается божественное происхождение христианской религии, и она представляется лишь результатом борьбы воображения с рассудком». Цензор указывал, что автор статьи старается доказать «бессилие христианского учения, проповедующего сильным и богатым милосердие и щедрость к слабым и неимущим, считая единственным надежным основанием благоустроенного общества развитие всеобщего эгоизма в личностях». По мнению автора, утверждал цензор, «сильных может удержать от посягательства на личность и собственность слабых единственно страх встретить опасный отпор, а для этого нужно, чтобы слабые умели защищать себя коллективною силою масс». Цензор полагал, что эта статья, «как имеющая мыслью развращение нравов и явно противная нравственности», подлежит судебному преследованию. Цензурный комитет согласился с мнением цензора и представил свое заключение на усмотрение Главного управления по делам печати, обращая его внимание также на другие статьи ноябрьской книжки «Русского слова» — «Рабочие ассоциации» и «Библиографический листок», характеризующие направление журнала.

Одновременно с ноябрьской книжкой познакомился член совета Гончаров. В своем донесении он отметил как «самое замечательное место в цензурном отношении» три страницы из статьи «Исторические идеи Огюста Конта». «Если, — писал Гончаров, — несмотря на замаскированную диалектику автора, вывод будет ясен и для всех гг. членов Совета, то само собою разумеется, что такое явное отрицание святости происхождения и значения христианской религии подвергает автора и редакторов журнала прямо ответственности по суду на основании I ч. тома XV Свода законов». Гончаров обращал внимание совета и на другие статьи ноябрьского номера: «Рабочие ассоциации» Шелгунова, «Развитие органического мира во время образования земной коры», «Библиографический листок» и комедию Федорова «Удочка». «Все вышеизложенные вместе взятые уклонения от правил печати, — писал Гончаров, — образуют вредное направление, почему, на основании высочайшего указа 6 апреля, редакции «Русского слова» следовало бы объявить второе предостережение». Однако административную меру в данном случае Гончаров считал менее удобной, чем судебное преследование. Во-первых, потому, что, мотивируя предостережение, пришлось бы смягчить степень проступка. Во-вторых, предостережение не было бы наказанием для главного преступника, Писарева, который, как известно из печати, отделился от журнала, тогда как по суду он первый был бы подвергнут ответственности. Наконец, в-третьих, упомянутое капитальное нарушение правил печати явилось бы достаточным поводом для суда «положить предел вредной пропаганде» «Русского слова». Познакомившись с решением Петербургского цензурного комитета, Гончаров дополнил свой доклад предложением сообщить суду также о статьях, по которым было дано первое предостережение.

На сей раз совет не согласился с Гончаровым. 8 января «Русскому слову» было объявлено второе предостережение за опубликование в ноябрьской книжке статей «Исторические идеи Огюста Конта» и «Рабочие ассоциации».

Свидание Писарева с Благосветловым и Благовещенским, состоявшееся 2 января 1866 года по инициативе редактора-издателя «Русского слова», наметило пути к соглашению. Практически сотрудничество Писарева в журнале не прекращалось, ибо в ноябрьской книжке, где уже не было статей Зайцева и Соколова, печаталось продолжение писаревской статьи о Конте, а в редакции лежали еще две его статьи. Благосветлов сумел удержать своего главного сотрудника. Решающую роль здесь, конечно, сыграла привязанность Дмитрия Ивановича к журналу, сознание того, что это его орган, где он может проводить свои идеи.

По поручению Суворова его адъютант посетил заключенного. Писарев попросил полковника Спасского исходатайствовать у генерал-губернатора позволение читать «Московские ведомости» за текущий год. Разрешение было дано. Через несколько дней журнал привез в крепость Благосветлов, выхлопотавший у Суворова для себя еженедельные свидания с Дмитрием Ивановичем.

20 января Писарев направил обычным порядком окончание статьи о Конте под заголовком «Времена метафизической аргументации» и был готов приняться за новую работу. Но… крепостное начальство продолжало чинить препятствия. О книгах, привезенных Благосветловым в комендатуру, был сделан запрос генерал-губернатору. Суворов дал разрешение без промедления. Однако ни книг, ни «Московских ведомостей» Писарев не получал. Новый плац-майор ссылался на отсутствие разрешения коменданта крепости. И только в феврале, после письменного обращения к генералу Сорокину, Писареву все это вручили.

В первых числах февраля вышла декабрьская книжка «Русского слова». Она открывалась объявлением о подписке: «Русское слово» в 1866 году будет издаваться по прежней программе, в том же объеме и при постоянном участии Д. И. Писарева, Н. Ф. Бажина (Холодова), Г. И. Успенского, Жака Лефреня, П. Н. Ткачева и др…Направление, которому «Русское слово» следует в продолжение нескольких лет, достаточно выяснилось для наших читателей и потому не требует никаких реклам». В специальном примечании говорилось: «Недоразумения, случайно возникшие между редакциею и г. Писаревым, устранены, и он по-прежнему остается постоянным сотрудником «Русского слова».

7 февраля И. А. Гончаров написал очередной разбор: «Декабрьская книжка этого журнала, — писал он, — почти всеми статьями, в ней помещенными, представляет замечательный образец журнальной ловкости — остаться верною принятому направлению, не подавая поводов к административному и еще менее к судебному преследованию… Только в подборе, в соединении в одну книгу целого ряда статей тождественного содержания можно угадывать намерение редакции выразить свои тенденции».

Гончаров указывает на роман Эркмана и Шатриана «Воспоминания пролетария», статьи «Производительные силы Европы», «Честные мошенники», «Эпизоды из истории Франции» и разбор романа Герцена «Кто виноват?». (Статья Писарева «Сельские картины» осталась незамеченной.) Гончаров отмечает, что предварительная цензура вовсе не пропустила бы некоторых статей. Не находя удобным подвергать журнал карательной мере за декабрьский номер, Гончаров полагает необходимым отсрочить наказание до первейшего повода. «Относительно всякого другого журнала, — заключает Иван Александрович, — можно было бы допустить некоторое снисхождение, т. е. предупредить редакцию о предстоящей мере, но журнал «Русское слово», по известным причинам, этого снисхождения не заслуживает».

Прошло менее двух недель, и совет воспользовался мнением Гончарова. 18 февраля «Русскому слову» было объявлено третье предостережение, мотивированное неблагонамеренностью указанных Гончаровым статей декабрьской книжки и некоторых статей № 1 за 1866 год. Дамоклов меч опустился: журнал был приостановлен на пять месяцев, и возобновиться ему было не суждено.

4. БЕЛЫЙ ТЕРРОР

4 апреля в четвертом часу пополудни император совершал свою ежедневную прогулку с собакой по Летнему саду. Толпа зевак с Дворцовой набережной глазела на царя. Никто не обращал внимания на долговязого блондина, державшего руку за бортом пальто. Когда Александр II подошел к ожидавшей его коляске, блондин протиснулся сквозь толпу и, вынув из-под пальто руку с