Писарев - Юрий Николаевич Коротков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Писарев — Писаревой:
«Ну вот, мама, ты все не верила, что твой непокорный сын может сделать кое-что и хорошего, такого по крайней мере, чтобы люди очень ценили и чем бы они очень дорожили. Ан вышло, что ты ошибалась, да еще как! Где это видано, чтобы издавалось полное (заметь, шатай, полное, а не «избранное» и пр.) собрание сочинений живого, а не мертвого русского критика и публициста, которому всего 26 лет и которого г. Антонович считает неумным, Катков — вредным, Николай Соловьев — антихристом и пр. Признаюсь, мне это приятно, что меня издают, да еще деньги за это платят, которые нам теперь совсем нелишние. Заживем, мамаша, заживем, да еще как. Предчувствую, что еще несколько лет работы, и я так высоко заберусь на литературный Парнас, что ты и Верочка, и Катя станете звать меня не Митей уже, а Дмитрием Ивановичем, а я благосклонно разрешу всем вам сохранять прежнее мое наименование. Итак — успех. Повторяю, я рад и вот еще почему. Вообще я человек очень самоуверенный и себе цену знаю, но, несмотря на всю мою самоуверенность, я все же чувствую потребность проверить свои заслуги оценкой других. Слава — это признание в тебе обществом силы, дарования, полезности. И потому я рад вдвойне».
Без колебаний Писарев принял предложение Павленкова. Условия, предложенные издателем в первом письме, в дальнейшем, по ряду объективных причин, изменились. Издание растянулось на три года, вместо предложенных восьми томов вышло десять. Пробный выпуск не состоялся, а намеченные в него статьи попали в разные тома. План издания, несомненно, составлялся самим Писаревым (по крайней мере, восемь первых частей, вышедших при его жизни). Выплаты автору производились постепенно, по мере выпуска томов.
Павленков взял на себя нелегкую задачу, но не отступал, какие бы трудности ни встречались на его пути. Пропаганду писаревских идей он считал своей жизненной целью.
Первая бесцензурная книжка «Русского слова» вызвала пристальное внимание цензуры. Цензор Скуратов в своем докладе цензурному комитету отмечал, что «Русское слово» в сей книжке не изменило своему слишком известному направлению в статьях «Новый тип» г. Писарева, «О капитале» г. Соколова и «Библиографический листок» г. П. Я. и г. Зайцева. Они поражают крайними социалистическими или материалистическими явлениями». По мнению цензора, статья Писарева «заключает в себе длинный панегирик роману Чернышевского «Что делать?», произведению, не имеющему, как известно, никакого художественного достоинства, но проникнутого социалистическими стремлениями».
Цензурный комитет не согласился с цензором, увидевшим в статьях октябрьской книжки «Русского слова» нарушение законов о печати и на заседании 15 декабря нашел, что эти статьи «по изложению своему… не представляют вполне достаточного повода к судебному преследованию». Мнение Петербургского цензурного комитета было рассмотрено членом совета Главного управления по делам печати И. А. Гончаровым.
Гончаров нашел, что в трех указанных статьях (а также и в некоторых других) октябрьской книжки «Русского слова» повторяются те же нарушения правил печати, за которые были объявлены предостережения «Современнику». Уже этим определяется необходимость применить и к «Русскому слову» ту же меру строгости. «Наиболее обращающая на себя внимание цензуры в рассматриваемой книге статья — «Новый тип» г. Писарева, — пишет Гончаров, — представляет поразительный образец крайнего злоупотребления ума и дарования».
20 декабря министр внутренних дел П. А. Валуев распорядился объявить первое предостережение журналу «Русское слово», в основе которого лежал гончаровский проект: «Принимая во внимание, что в журнале «Русское слово» (№ 10), в статье «Новый тип» (стр. 4, 8, 10, 13, 26) отвергается понятие о браке и проводятся теории социализма и коммунизма, статья же «О капитале» (стр. 50–62) враждебно сопоставляет класс собственников с неимущими и рабочими классами, а в повестях «Три семьи» (стр. 113–115) и «Год жизни» (224–227) высказываются проникнутые крайним цинизмом отзывы об основных понятиях о чести и о нравственности вообще…»
В тот же день, 20 декабря, Писарев сдал в комендатуру очередную статью «Рука (физиологические очерки)» на пяти листах, а еще через три дня — статью «Подрастающая гуманность. Сельские картины» на семи листах. Затем в работе наступил вынужденный перерыв — над Писаревым разразилась гроз».
Узнав о предостережении «Русскому слову», генерал Сорокин вознамерился взять реванш над непокорным узником, пользовавшимся покровительством генерал-губернатора. Лишить Писарева права писать было не во власти коменданта, но он добился желаемого результата, не превышая своих полномочий. По его приказанию у заключенного отобрали книги и письменные принадлежности. Свидания с матерью были сокращены до двух часов в неделю, за камерой установлен строгий надзор. Поставленный в безвыходное положение Писарев впервые за три с половиной года вознамерился подать официальную жалобу и попросил коменданта предоставить ему необходимые материалы, чтобы написать письмо военному генерал-губернатору.
Конечно, коменданту совсем не улыбалась жалоба узника, но службу он знал, а по инструкции заключенный имел право жаловаться. Бумага и письменные принадлежности были выданы в тот же день.
Письмо Писарева Сорокин сопроводил своим объяснением, где перечислял все нарушения режима, совершенные Писаревым и его матерью. А в заключение указывал, что по своей вине Писарев должен был бы содержаться в Шлиссельбургской крепости, где свидания с родными и литературные занятия были бы не так возможны, как здесь.
Не ожидая ответа князя Суворова, генерал Сорокин предложил Писареву указать необходимые для работы книги и потребовал назвать лиц, которые устраивали узнику четырехчасовые свидания с матерью (об этом он узнал из письма Писарева к Суворову). В архиве сохранился листок с ответами Писарева. Он перечислил нужные ему книги, а насчет свиданий написал: «По чьему позволению это делалось, — этого я не знаю, знаю только, что меня обыкновенно уводили на свидание в 10 часов или в начале 11-го, а приводили в каземат в 2 часа или в начале 3-го».
Надо полагать, Писареву не было известно, что продолжительность свиданий с матерью зависела не от официальных распоряжений начальства, а от доброй воли офицеров крепости, сочувствовавших заключенным. Своим неосторожным упоминанием в письме Суворову он поставил этих людей под удар. Его уклончивый ответ на вопрос коменданта не менял положения: при желании комендант мог без труда отыскать виновных. Впрочем, почему-то генерал Сорокин этого не сделал.
