Моя служба в Старой Гвардии. 1905–1917 - Юрий Макаров

Царские девочки очень веселились. С громкими криками носились по лугу и играли с молодыми офицерами в пятнашки и в горелки. Царица исполняла обязанности хозяйки. Наливала чай и каждому лично передавала чашку. Насколько можно было судить по коротеньким фразам о детях, о погоде, или о чае, сладкий, крепкий, с лимоном или с молоком, говорила она по-русски довольно свободно, хотя с сильным английским акцентом. Но свою хозяйскую должность она исполняла с таким явным страданием, что на нее жалко было смотреть. В то время она была уже мать пяти детей и носила звание всероссийской императрицы одиннадцатый год. Казалось бы, какое смущение и неловкость могла она испытывать в обществе каких-то незнакомых 40 офицеров, которые скорее сами стеснялись в ее присутствии. И тем не менее меня поразило, что когда она задавала свои, нехитрые вопросы, лицо у нее шло красными пятнами. Это было ясно заметно, так как в те времена приличные женщины щек себе еще не красили. А когда она протягивала чашку, рука у нее крупно дрожала. Но тут, конечно, была не одна только застенчивость. Уже в те времена, наша первая полковая дама, супруга шефа, была больная и глубоко несчастная женщина.

В первый год службы с узнаванием своих дам на улице и в публичных местах часто выходило не все гладко.

Например, сидишь в театре. В антракте видишь своего офицера с дамой. Теперь, кто эта дама? Если жена, то полагается подходить. Если это родственница, сестра, сестра жены и т. п., то можно и подойти и не подойти. Если это просто знакомая, то подходить не нужно. Одного 20-минутного визита в год все-таки мало, чтобы запомнить 15 новых женских лиц, которые вдобавок имеют свойство радикально меняться с каждой новой шляпой или новым платьем.

По второму году все дамы уже выучивались твердо.

Вот собственно и все социальные обязанности холостых но отношению к женам их товарищей.

Никаких обязательных поздравлений, с новым годом, с Пасхой, с именинами, рождениями, не существовало. Было два, три женатых ротных командира, которые запросто принимали и кормили главным образом своих младших офицеров, но и только.

Никаких вечеров, балов, спектаклей и т. д. в Собраньи не устраивалось и дамам вход туда был заказан. Делалось исключение только раз в год. На третий день Рождества в Школе солдатских детей была елка. Туда приглашались все офицеры с женами. После елки, часов в 11, шли ужинать в Собрание. Дамы являлись далеко не все, а главным образом молодые, любящие повеселиться. Чтобы не стеснять веселья, ни командир полка, ни его жена не появлялись. На этот вечер большую столовую убирали под «ресторан». Выносили большой стол и ставили маленькие столики а на них лампочки с цветными абажурами. По традиции дам приглашали не мужья, а холостые. Ужинали по пять, по шесть человек, причем мужей усаживали за другие столы. На каждый стол приходилось по одной, по две дамы и столы составлялись заранее, с таким расчетом, чтобы все были друг другу приятны. Играл наш маленький струнный оркестр, так называемый «бальный», а когда его часа в два ночи отпускали, кто-нибудь из офицеров садился за рояль и начинался пляс. Обыкновенно играл Унгерн-Штернберг, который умел играть только танцы, но зато воспроизводил их с особенным чисто таперским громом и блеском. Фокстротов и шимми тогда еще не знали, а танцевали вальсы и кадрили.

Я помню один такой особенно удавшийся вечер. Пили нормально, но веселье часто приходит не от питья, а как-то само собой. В этот вечер некоторые из нас побежали в полковой музей, вытащили старые формы и облеклись в них, что между прочим строго запрещалось, но это только прибавило остроты удовольствию. Пустились плясать офицеры никогда не танцевавшие, и неумевшие танцевать, что было особенно смешно. Стали водить головокружительные кадрили, с бешеными галопами. Какая-то пара покатилась на пол, по счастью оказались жена с мужем. Одним словом, веселье было безудержное и буйное… Еще немножко и было бы нехорошо. На следующий день один из наших остряков, Б. С. Пронин, остряк невозмутимо спокойный, который ронял свои словечки уголком рта, что еще больше усиливало впечатление, когда его спросили, как ему понравился вчерашний вечер, не вынимая вечной сигары, процедил: «Было очень мило, немножко чопорно».

Такого рода веселье удавалось, конечно, не каждый раз, но весело и приятно бывало всегда. Главным образом потому, что это был единственный случай попасть в зимнее Собрание, молодые дамы эти ужины очень любили и задолго к ним готовились.

В лагерное Собрание попасть было легче. Там на втором этаже было две комнаты, устроенные на подобие ресторанных кабинетов. Туда офицеры могли приглашать свои семьи, или просто знакомых. Этим пользовались главным образом тогда, когда офицер сам не мог уехать из лагеря. По праздникам, известное число по наряду не имело права отлучаться из лагерного расположения. Но ни в нижний большой зал ни на нижнюю терассу, ни в сад, дабы не стеснять свободу холостых в их царстве, дамский элемент не допускался. Принимать дам в лагерях у себя в бараках офицерам тоже не рекомендовалось. Единственное исключение был командирский барак, где было несколько комнат. Но я опять-таки не помню, чтобы жены командиров приезжали туда больше чем на несколько часов, исключительно по праздникам.

Все эти мудрые правила, отсутствие обязательного общения, обязательных семейных увеселений и сравнительно очень замкнутая жизнь огромного большинства женатых офицеров сделали то, что за все время моей близкой связи с полком (с 1904 по 1917), я не помню у нас ни одной дуэли, ни одного развода и вообще ни одной романической истории. Не все полки Петербургского гарнизона могли этим похвастаться. В качестве корпорации, жены офицеров выступали только один раз в году. Когда полк справлял полковой праздник в Царском Селе, дамы туда не ездили. Но если торжество происходило в Петербурге, в Михайловском манеже, и на молебне и параде вместе с государем присутствовала и государыня, то получали приглашения и дамы. На молебне они становились вместе с ней, несколько позади. Форма одежды им была: белая шляпа, белый суконный или шерстяной костюм «tailleur», белые перчатки и на шее мех. Те, кто имел шифры, фрейлинские или институтские, или медали, должны были их надевать. Перед молебном жена командира подносила царице большой букет белых роз, с широкими синими, полкового цвета, лентами.

Было еще два случая, когда дамы могли принимать участие в официальной полковой жизни, но это уже по желанию. Они могли приходить на всенощную в Собор накануне Введенья и становиться в офицерскую загородку, а летом, в конце лагеря, приезжать в Красное Село на «зарю с церемонией». Так как и заря, и церемония происходили в расположении нашего-же полка, они имели возможность приятно кончить вечер, поужинав с мужьями и их приятелями на верхнем этаже Собранья.