Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бедняжка! Она так поступила? Я люблю ее!.. — сказала Леонтина.
— А-а! Только теперь… — сказала Азия с леденящей иронией.
— Она была очень красива, но сейчас, мой ангел, ты красивее ее… а женитьба Люсьена на Клотильде окончательно расстроилась, и ничто ее не наладит, — совсем тихо сказала герцогиня Леонтине.
Эти соображения и расчет так подействовали на графиню, что она забыла о своих страданиях; она провела рукой по лбу, она вновь была молода.
— Ну, малютка, марш, и поживей!.. — сказала Азия, наблюдая это превращение и догадываясь о причине.
— Но если самое важное — помешать господину Камюзо допросить Люсьена, — сказала герцогиня де Мофриньез, — стало быть, нам надо написать ему записку, Леонтина, и пусть твой лакей отнесет ее в суд.
— Так идемте ко мне, — сказала госпожа де Серизи.
А вот что происходило в суде, покуда покровительницы Люсьена выполняли приказ, переданный Жаком Колленом.
Жандармы посадили умирающего на стул против самого окна в кабинете господина Камюзо, восседавшего в креслах перед письменным столом. Кокар с пером в руке сидел за столиком, неподалеку от следователя.
Отнюдь не лишено значения то, как расположен кабинет следователя, и, если выбор пал на эту комнату лишь случайно, следует признать, что Случай по-братски отнесся к Правосудию. Эти чиновники, подобно художникам, нуждаются в ясном и спокойном свете с северной стороны, ибо лицо преступника является для них картиной, требующей углубленного изучения. Поэтому почти все следователи ставят письменные столы так, как у Камюзо, чтобы самим сидеть спиной к окну, а стало быть, тем, кого они допрашивают, — лицом к свету. Ни один из них, на исходе шестого месяца практики, не преминет, покуда идет допрос, прикинуться человеком рассеянным и равнодушным, если глаза его не скрыты очками. Ведь благодаря внезапной перемене в лице, подмеченной именно этим способом и вызванной вопросом, заданным в упор, было раскрыто преступление, совершенное Кастеном, и как раз в то время, когда после длительного обсуждения с генеральным прокурором судья чуть было уже не вернул преступника обществу за недостаточностью улик. Эта маленькая подробность поможет людям, лишенным воображения, представить, насколько жива, увлекательна, любопытна, драматична и страшна борьба следователя по уголовным делам с подследственным, борьба без свидетелей, но всегда заносимая в протокол. Бог весть что остается на бумаге от самой бурной сцены, полной огня, но леденящей кровь, когда глаза, голос, сокращение лицевых мускулов, легкая бледность или краска в лице под влиянием чувства — все грозит гибелью, как у дикарей, подстерегающих один другого, чтобы убить. Таким образом, протокол — не более как груда пепла на пожарище.
— Ваше настоящее имя? — спросил Камюзо Жака Коллена.
— Дон Карлос Эррера, каноник толедского королевского капитула, негласный посланец его величества Фердинанда Седьмого.
Тут следует заметить, что Жак Коллен говорил по-французски не лучше испанской коровы, его ответы больше походили на невразумительное мычание, поэтому следователю приходилось то и дело его переспрашивать. Германизмы господина Нусингена и так уже чересчур испещрили наши Сцены, чтобы вводить в них новые фразы, трудные для чтения и замедляющие действие.
— Документы, удостоверяющие ваши звания, на которые вы ссылаетесь, при вас? — спросил судья.
— Да, сударь, паспорт, письмо его католического величества, подтверждающие мои полномочия… Наконец, вы можете сейчас же послать в испанское посольство записку, которую я напишу при вас, и обо мне будут ходатайствовать. Затем, если требуются другие доказательства, я напишу его высокопреосвященству, духовнику французского короля, и он не замедлит прислать сюда своего личного секретаря.
— Вы по-прежнему утверждаете, что близки к смерти? — спросил Камюзо. — Но если бы вы действительно испытывали страдания, на которые жалуетесь с момента вашего ареста, вы давно уже должны были бы умереть, — прибавил он с иронией.
— Вы возбуждаете тяжбу против мужества невиновного и крепости его организма! — кротко отвечал подследственный.
— Кокар, позвоните! Прикажите вызвать врача Консьержери и больничного служителя. Нам придется снять с вас сюртук и удостоверить наличие клейма на вашем плече… — продолжал Камюзо.
— Ваша воля, сударь.
Подследственный спросил, не будет ли судья столь добр и не объяснит ли он, что это за клеймо и зачем его искать на плече? Следователь ожидал этого вопроса.
— Вас подозревают в том, что вы Жак Коллен, беглый каторжник, который в дерзости своей ни перед чем не останавливается, даже перед кощунством… — резко сказал судья, погружая взгляд в глаза подследственного.
Жак Коллен не дрогнул, не изменился в лице; он был невозмутим по-прежнему и с наивным любопытством глядел на Камюзо.
— Я! Каторжник?.. Орден, к которому я принадлежу, и Бог да простят вам, сударь, подобное заблуждение! Скажите, что я должен сделать, чтобы вы не упорствовали в столь тяжком оскорблении международного права, Церкви и короля, моего повелителя?
Судья, не ответив на вопрос, объяснил подследственному, что если тот когда-либо подвергался клеймению, к чему закон приговаривает осужденных на каторжные работы, то при ударе по его плечу на нем тотчас же выступят буквы.
— Ах, сударь! — сказал Жак Коллен. — Как это было бы дурно, если б моя преданность делу короля обратилась в мою гибель!
— Что вы хотите этим сказать? — спросил судья. — Объяснитесь. Именно для того вы здесь и находитесь.
— Так вот, сударь, у меня на спине должно быть немало шрамов. Я был расстрелян в спину конституционалистами как изменник родины, хотя хранил верность моему королю. Они бросили меня, решив, что я мертв.
— Вас расстреляли, и вы живы?.. — сказал Камюзо.
— Я неплохо ладил с солдатами, которым благочестивые люди передали немного денег, и они поставили меня на таком расстоянии, что пули попадали в меня на излете. Солдаты стреляли в спину. Достоверность этого может засвидетельствовать его превосходительство посланник.
«Не человек, а дьявол; у него на все есть ответ. Тем лучше, впрочем», — подумал Камюзо, который напускал на себя суровость лишь в угоду правосудию и полиции.
— Как мог человек вашего звания, — сказал следователь, обращаясь к каторжнику, — оказаться у любовницы барона Нусингена? И какой любовницы! Бывшей девки!..
— Именно поэтому, сударь, меня и застали в доме куртизанки, — отвечал Жак Коллен. — Но прежде чем объяснить, что привело меня в ее дом, я должен заметить следующее: не успел я подняться на первую ступеньку лестницы, как вдруг начался
