Красный сфинкс - Геннадий Прашкевич

Я кивнул.

Наверное, так.

Но это Леонид Дмитриевич Платов писал мне, школьнику: «Тренируй глаз, фантазию, набивай руку, пиши обязательно каждый день (для себя) – и обязательно о пережитом, перечувствованном, продуманном, близко коснувшимся тебя. Важно научиться хорошо описывать явь…»

Умер 26 ноября 1979 года в Москве.

ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ НЕМЦОВ

Родился 28 августа (10.IX) 1907 года в деревне Епифань Тульской области.

«Вполне понятно, что в детстве меня не посвящали во взаимоотношения родителей, – писал Немцов в книге воспоминаний („Параллели сходятся“, 1975). – Они разошлись, когда я был маленьким, и жили в разных городах. Воспитывался у матери-учительницы, и если говорить о становлении характера, то ее заслугой можно считать, что я уже в пять лет полюбил книгу, и, видимо, она и помогла выявить мои творческие возможности, или, вернее, почувствовать радость творения. Лишь в последние годы жизни отца я жил у него в Туле. Он был партийным работником. Человек целеустремленный, увлекающийся, смелый. Умер он молодым, в тридцать пять лет. Вспоминается такой эпизод: отца назначили председателем комиссии по изъятию церковных ценностей, и потом он сопровождал ящик с церковной утварью в Москву. Меня он тоже взял с собой. Ехали в товарном вагоне. На ящике метался и вздрагивал робкий огонек свечи. Отец – в несвойственном ему одеянии: в полушубке, с наганом. Два красноармейца у приоткрытой двери щелкали затворами винтовок. Время было тревожное, и я знал, какой опасности подвергался „самый отъявленный безбожник губернского масштаба“. Церковники и кулачье ему угрожали анонимными письмами и всяческими провокациями. Я никак не ожидал, что после поездки с церковными ценностями отъявленный безбожник предложит мне пойти вместе с ним к заутрене. Служба шла в великолепном соборе, внутри Тульского кремля. Прекрасный хор. Мне понравилось это зрелище. Отец комментировал все происходящее на амвоне, как на сцене, и даже говорил, что сейчас делается за кулисами, то есть в алтаре. „А сейчас выйдет священник, – говорил он. – А сейчас дьякон… А это он по-гречески… Теперь вступит хор…“ Оказывается, отец был в детстве служкой в какой-то церкви, а потому запомнил весь сценарий этого благолепного представления…»

В пятнадцать лет губком командировал В. Немцова на рабфак.

«Жил в общежитии, получал, как и все, десятирублевую стипендию.

На первых порах мне пришлось испытать отчуждение товарищей. Многим из них было уже под тридцать. Им, прожившим свою юность в тяжком труде у станка, в шахте, работавшим и грузчиками, и каменщиками, не по душе пришелся мальчишка из интеллигентной семьи, с галстуком и вообще всем своим обликом напоминавший отпрыска «недорезанных буржуев». Рабфаковцам казалось, что я занимаю чужое место. Да, оно так и было на самом деле. На первом и втором курсе все предметы, с таким трудом дававшиеся слабо подготовленным рабфаковцам, оказались мне знакомыми, и на уроках я зевал от скуки, что также не вызывало особых ко мне симпатий. Я жил «на проценты прошлого», о чем не раз говорили мне преподаватели, и, понадеявшись на эти проценты, не помню, по каким предметам стал получать неудовлетворительные отметки. Здесь уместно упомянуть, что я, впоследствии выбравший профессию радиоконструктора, недолюбливал математику, и в школе и в рабфаке получал хорошие и даже отличные отметки только за решение геометрических задач на построение, а задачи на вычисление меня не интересовали. Видимо, тут и начал определяться мой непостоянный характер. Проявлять изобретательность, смекалку – это я мог, а вот довести до конца дело, казавшееся мне малоинтересным, было не под силу». В итоге, дело дошло до губкома, того самого, который командировал Немцова на рабфак.

«Не знаю, чем объяснить, – вспоминал писатель, – но в нашей Тульской школе очень много внимания уделялось эстетическому воспитанию. Нас учили хорошо читать стихи на школьных вечерах, мы занимались мелодекламацией, то есть музыкальным напевным чтением под рояль. Помню, не раз я выступал с мелодекламацией на стихи Бальмонта „Колокольчики и колокола“ или „Камыши“, построенные на аллитерации – звукоподражании. «Полночной порою в болотной тиши, чуть слышно, бесшумно шуршат камыши…» Словом, пусть сентиментальные и не очень-то созвучные революционному обществу, но сделано это было мастерски и создавало определенное настроение».

В те же годы В. Немцов увлекся живописью.

«В работах первых абстракционистов, – вспоминал он, – меня привлекало именно изобретательство, и я решил придумать что-либо свое. Это оказалось не так-то просто. Появилась мода на выявление фактуры предмета, причем отнюдь не живописными средствами. И вот вся наша группа рисует натюрморт. В нем центральное место занимает расписной фаянсовый чайник. Как же передать его гладкую блестящую поверхность? И вот, смотрю, мои товарищи вынимают из карманов завернутые в бумажку кусочки сырого теста и начинают лепить на полотне рельеф чайника, после чего, когда он подсохнет, подкрашивают белилами и расписывают. Шершавую, грубую скатерть изображают тоже в „фактуре“, и, чтобы передать шероховатость, посыпают холст толченым кирпичом, крупой, сахарным песком. Затем грунтуют и закрашивают. На картинах появилась жесть, обрывки газет, осколки стекла… Я попробовал создать свой „абстракционистский опус“. Нарисовал гуашью плоскостные изображения всех этих знакомых предметов (горшки, тарелки, кофейник, цветные драпировки, – Г. П.), причем в самой неожиданной композиции. Получилось нечто вроде мозаики из геометрических фигур. От абстракционистских творений эта композиция отличалась присутствием некоторого смысла – ведь ее основные элементы все же напоминали реально существующие предметы, а абстракция предусматривает «беспредметность». В то время это течение, как мне помнится, называлось супрематизмом…»

Эти увлечения постепенно сменились театром, рисованием карикатур, построением сценических декораций. «В отличие от товарищей я не делал эскизов на бумаге, а сразу приступал к объемному макету. Конструировал его из плоскостей, кубиков и других геометрических фигур, специально склеенных и раскрашенных. Это мне пригодилось лет через десять, когда начал конструировать радиостанции, только в этом случае пришлось пользоваться деревянными чурбачками, под которыми подразумевались основные элементы аппарата: батареи, лампы, конденсаторы и другие радиотехнические детали…»

О радио В. Немцов всегда писал с восхищением. «Например, делали приемник в портсигаре. Из тончайшей проволочки наматывались катушки, вытачивались на удивление часовым мастерам, крохотные контакты для переключателя, конструировались детекторы, которые надо было настраивать с помощью пинцета, пользуясь при этом лупой. Этот портсигар мог отучить его хозяина сразу от двух привычек: курить и слушать радио. Слышно-то было еле-еле и, главное, все станции вместе…»

И дальше («Незримые пути», 1953) – о путешествие радиоволны от передатчика к приемнику: «Звенящая нота разорвала тишину. Посмотрим на этот звук нашим воображаемым аппаратом. Сейчас его объектив направлен прямо на рояль (передают концерт из студии, – Г. П.). видишь, как по экрану побежали круги, словно от брошенного в воду камня. Медленно добежала волна до микрофона на тонкой подставке. Он чем-то напоминает камышинку в пруду. Такой же продолговатый цилиндрик наверху.

Но смотри на экран.

Волна проникла в дырочки микрофона.

Последуем за ней. Снимем сетчатый колпачок.

Оказывается, перед нами – так называемый ленточный микрофон.

Дрожит от звуковых волн тонкая металлическая ленточка. Находится она в поле сильного магнита. Что же из этого получается? Ты скажешь (даже не заглядывая в учебник физики), что в движущейся ленточке, которую мы сейчас можем рассматривать как проводничок, должен возникнуть электрический ток. Таким образом звуковая нота превратилась в электрические колебания. Но до чего же они слабы! Кажется, дойдут по проводу до соседней комнаты – и погаснут…»

Стихи Владимира Немцова появляются в тульских областных газетах «Коммунар», «Молодой коммунар» и «Молодой ленинец». Он побывал на Всесоюзном совещании пролетарских поэтов – делегатом от литературной Тулы. Там познакомился с Владимиром Маяковским – своим кумиром. В результате всех этих новых увлечений в 1926 году он перевелся на литературное отделение этнологического факультета в I МГУ. Там учились Михаил Светлов, Николай Дементьев, Джек Алтаузен, Михаил Голодный, но Немцову поэзии было уже недостаточно. «Время летело быстрее самолета, – вспоминал он, – и никто не хотел плестись в хвосте. Страна уже достигла в народном хозяйстве довоенного уровня, но уровня отсталой аграрной страны. По объему промышленной продукции мы занимали пятое место в мире. XIV съезд партии поставил перед народом задачу индустриализации страны. Нужно было хотя бы приблизиться к передовым странам Европы по добыче металлов, угля, нефти, производству электроэнергии. По ленинскому плану электрификации уже была построена Шатурская электростанция, затем электростанция в Ташкенте, Ереване, Волховская гидроэлектростанция, утвержден проект Днепрогэса. Началось строительство Ростсельмаша, Турксиба. Вся страна жила индустриализацией. Этой главнейшей задаче были посвящены не только газетные страницы, но и романы, стихотворные сборники, пьесы. Трудовой энтузиазм всколыхнул всю страну. В университете появились первые крикуны-троцкисты. Выступая на комсомольских собраниях, они доказывали невозможность построения социализма в одной стране и всячески порочили ленинский курс партии на индустриализацию. Пышными лозунгами о мировой революции крикуны затуманивали наше юное, незрелое самосознание, кое-кто из ребят поверил было в авангардистскую роль студенчества в решении сложнейших социальных вопросов. Однако партия пришла на помощь комсомолу, и после жестокой борьбы за ленинизм с последышами троцкизма было покончено…»