Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Какой чин, ваше превосходительство! — воскликнул Лайбао. — Мой хозяин — обыкновенный уездный житель.

— Так, так… не имеет чина, значит, — протянул Цай Цзин. — Вчера Его Величество соизволили выдать мне несколько грамот на чины со свидетельствами на вакантные должности. Пожалую-ка я твоего хозяина чином помощника тысяцкого[444] и назначу в вашу же шаньдунскую судебно-уголовную управу на должность помощника надзирателя вместо отбывшего тысяцкого Хэ Цзиня. А?

Лайбао поспешно пал ниц и, кладя земные поклоны, рассыпался в благодарностях:

— О, ваше высокопревосходительство! Вы оказываете моему хозяину столь высокую честь, что ни ему, ни его семье, разорви они себя на части в усердии, никогда не отплатить за такую милость вашему высокопревосходительству.

Цай Цзин распорядился внести стол и тут же украсил грамоту со свидетельством своею подписью и печатью. Потом собственноручно начертал: «Симэнь Цин возводится в чин помощника тысяцкого и определяется в левый гарнизон Его Величества телохранителей и карателей с назначением на пост помощника судебного надзирателя в одну из судебно-уголовных управ Шаньдуна».

— Немало вам обоим доставили хлопот эти подарки, а? — продолжал Цай Цзин, обращаясь к Лайбао. — А тот, за тобой, кто будет?

— Приказчик, — только и успел сказать Лайбао.

— У Дяньэнь меня зовут, — выступив вперед, отрекомендовался приказчик. — Симэнь Цину шурином довожусь.[445]

— А, ты, оказывается, шурин Симэнь Цину! То-то вижу, приятная наружность. — Цай Цзин велел принести еще грамоту и продолжал: — Назначаю тебя помощником станционного смотрителя[446] в родной уезд Цинхэ. Место неплохое.

У Дяньэнь был настолько потрясен и бил челом так, что, казалось, толок в ступе чеснок.[447]

Потом Цай Цзин потребовал еще одну грамоту и вписал в нее Лайбао. Он назначался стражником во владения князя Юньского в Шаньдуне. Оба в знак благодарности отвесили земные поклоны, а получив грамоты, должны были отправиться утром следующего дня в ведомство чинов и военное ведомство для получения мандатов, после чего им надлежало вступить в должность в указанный срок. Цай Цзин наказал Чжай Цяню угостить прибывших в западном флигеле и выдать десять лянов серебра на дорожные расходы, но не о том пойдет речь.

Да, дорогой читатель! При императоре Хуэй-цзуне в Поднебесной были утрачены бразды правления. У власти стояли лицемерные сановники, двор заполнили клеветники и льстецы. Преступная клика Гао Цю, Ян Цзяня, Тун Гуаня и Цай Цзина торговала постами и творила расправу. Царило открытое лихоимство. Служебное назначение определялось на весах: в зависимости от ранга устанавливалась и взятка. Ловкачи и проныры делали головокружительную карьеру, а способные и честные годами томились в ожидании назначения. Все это и привело к падению нравов. Поднебесная стала кишмя кишеть казнокрадами и взяточниками. Велики были повинности, тяжелы налоги. Обедневший народ шел в разбойники. Скорбь и стенания стояли над землей.

Когда б не преступники ныне,Не воры стояли у власти,Тогда на Срединной равнинеНе было б стольких несчастий.

Чжай Цянь пригласил Лайбао и приказчика У во флигель, куда подали большие чаши и подносы, полные мяса и сладких хлебцев. Тут же стояли горячие блюда и сладости. Янтарем горело вино.

Когда вдоволь насытились и изрядно выпили, Чжай Цянь обратился к Лайбао:

— У меня к твоему хозяину просьба будет. Не знаю только, согласится ли он ее исполнить.

— Зачем вы, ваша милость, изволите так говорить?!! — перебил его Лайбао. — Своей поддержкой перед его высокопревосходительством вы оказали хозяину неоценимую услугу. Только прикажите, все будет выполнено.

— Не скрою, о твоем хозяине мне пришлось с его превосходительством вести особый разговор. А дело вот какое. У меня одна жена, и та часто болеет. Мне уж под сорок, а детей у меня нет. Вот я и хотел бы попросить твоего хозяина, не подыщет ли он там у себя подходящую девицу, лет пятнадцати-шестнадцати. Уплачу, сколько потребуется.

Тут он попросил передать Симэню с ответным письмом кой-какие подарки, а слугам протянул пять лянов на дорогу.

— Мы вознаграждены его высокопревосходительством, — наотрез отказался от денег Лайбао.

— Не отказывайтесь, возьмите, — настаивал Чжай Цянь. — То от его превосходительства, а это от меня.

Окончилось обильное угощение.

— Я вам провожатого дам, — продолжал Чжай. — Он проводит вас в ведомства за мандатами. С ним вам не придется зря время терять. Я распорядился, чтобы вас долго не задерживали.

И дворецкий позвал посыльного по имени Ли Чжунъю:

— Завтра пойдешь с этими господами в ведомства для регистрации и получения мандатов, а потом мне доложишь.

Лайбао и У Дяньэнь вышли с Ли Чжунъю из особняка Цай Цзина и, чтобы обо всем договориться, направились прямо к Баю — в кабачок близ моста Небесной реки. Слуги Симэня угостили провожатого и дали ему три ляна серебра. Условились сперва пойти в ведомство чинов, а потом — в военное ведомство.

Узнав, что посетители прибыли от самого государева наставника, в ведомствах засуетились. Регистрация и оформление бумаг прошло безо всяких проволочек. Чжу Мянь, главнокомандующий Его Величества гвардией телохранителей и карателей, тотчас же скрепил мандаты собственноручной подписью и печатью, и документы в нижестоящие инстанции были выправлены без промедления. Лайбао зачислялся в стражники в шаньдунские владения князя Юньского. О результатах доложили дворецкому Чжаю.

Не прошло и двух дней, как все было готово. Лайбао с У Дяньэнем наняли лошадей и звездной ночью заторопились домой, в Цинхэ, порадовать хозяина добрыми вестями.

Да,

Богатство и знатность обманом, увы, добывают.И власть, и почет — все на злато они покупают.

Между тем стоял палящий летний зной. Чтобы укрыться от невыносимой жары и полюбоваться лотосами, все домашние Симэня собрались в зале Красот природы, который примыкал к крытой галерее. У Юэнян и Симэнь Цин восседали на почетных местах. По обеим сторонам от них, пониже, расположились остальные жены и дочь, Симэнь Старшая. Сбоку играли и пели домашние певицы — Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо и Ланьсян.

Только поглядите, что это был за пир!

В вазонах травы нежно зеленели, в вазах благоухали алые цветы. Колыхался хрусталь на прозрачном шелку занавесок, на перламутре экрана красовался величавый павлин. Ломились подносы под вяленым мясом цилиня.[448] Дарили улыбки прелестницы, поднося пирующим чарки. В них багровым закатом горело вино. Подавались и сочные персики прямо со льда. Высоко вздымалась кубков яшма-бирюза. Потом появилось жаркое и деликатесы. Вкушали свежие, только что с ветки плоды. Слух услаждали арии, пели струны, свирели. Под мелодию дивную, чистую певуньи в танце поплыли двумя рядами, сверкая шелками и жемчугами горя. Кастаньеты алой слоновой кости им отбивали такт. Отливали юбки танцовщиц — расшитая парча. За вином в беспечном веселье мчались дни и луны, в гуляньях и пирах казался целый свет хмельным.

Среди пирующих не оказалось Ли Пинъэр.

— Что там делает твоя госпожа? — спросила Юэнян у Сючунь. — Почему ее нет?

— Матушке нездоровится, — отвечала Сючунь. — На живот жалуется. Полежит немного и придет.

— Ступай позови ее, — наказала Юэнян. — Чего она будет лежать! Пусть послушает, как поют.

— А в чем дело? — спросил хозяйку Симэнь.

— Да у сестрицы Ли живот вдруг заболел. Лежит, говорят. Я за ней служанку послала. — Юэнян обернулась к Юйлоу: — Сестрице Ли время приходит. Не стронула ли живот?

— Да рано ей еще, — заверила хозяйку Цзиньлянь. — В восьмой луне разве что будет.

— Если рано, так велите позвать, — заключил Симэнь. — Пусть наших певиц послушает.

Вскоре появилась Пинъэр.

— Может, ты простудилась? — спросила ее Юэнян. — Пропусти чарочку горячего вина — легче будет.

Наполнили кубки, и Симэнь велел певицам исполнить «Всех пугает летняя жара». Чуньмэй и остальные девушки, подправив колки, настроили инструменты и запели. В обрамлении алых губ засверкали белизною их жемчужины-зубы.

Пинъэр то и дело морщила брови и, не дождавшись конца песни, ушла к себе. Юэнян дослушала певиц и, беспокоясь за Пинъэр, велела Сяоюй заглянуть к ней в спальню.

— У матушки резь в животе, на кан прилегла, — доложила, возвратясь, Сяоюй.

— Говорю, ей время пришло, — обронила встревоженная Юэнян, — а сестрица Пань все твердит: рано да рано. Надо поскорей отправить слугу за повивальной бабкой.

Симэнь наказал Лайаню стремглав сбегать за старухой Цай. Пир расстроился, и все пошли к Ли Пинъэр.

— Как себя чувствуешь, сестрица? — спросила Юэнян.

— У меня ниже груди все болит.