Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1 - Джакомо Казанова

— Хорошо, моя милая, но скажи, пожалуйста, верно ли, что ты ещё нетронутая?

— Истинная правда, сударь.

— Великолепно! А почему же ты не позволила мне удостовериться в этом?

— Я чувствую непреодолимое отвращение.

— И всё-таки тебе придётся согласиться на это. Ведь иначе, несмотря на всю твою красоту, на что ты сгодишься? Ты согласна быть моей?

— Да, но не в этом ужасном доме.

— А где же тогда?

— Прикажите проводить вас завтра к моей матушке, я там буду ждать вас. Слуга знает, куда идти.

Выйдя на улицу, я спросил лакея, известна ли ему сия девица. Он отвечал, что известна и как вполне порядочная. На следующий день отвёл он меня на край города, где в жалком доме я нашёл бедную женщину с детьми, которые ели чёрный хлеб.

— Что вам надо? — спросила она.

— Ваша дочь дома?

— Нет, но вам-то что? Уж не думаете ли вы, что я зарабатываю ею?

— Совсем нет, почтеннейшая.

В эту минуту явилась сама девица, и рассвирепевшая мать запустила в неё подвернувшимся под руку старым кувшином. К счастью, та вовремя увернулась, но не избегла бы когтей старой мегеры, не встань я между ними. Мать заголосила, дети подхватили, а девица обливалась слезами.

— Подлая! — кричала мать. — Ты позоришь меня, убирайся вон, я не хочу тебя видеть!

На шум сего бедлама в комнату вошёл мой слуга. Мне было до крайности неловко. Слуга попытался утихомирить её, дабы не привлекать соседей, но сия фурия отвечала на его уговоры лишь отборной бранью. Я вынул шесть франков, но они полетели мне в лицо. Тут уже пришлось выскочить за дверь вслед за девицей, которую слуга едва вырвал из рук вцепившейся ей в волосы фурии. На улице привлеченный криками сброд со свистом погнался за мной, и не миновать бы расправы, если бы я не укрылся в соседней церкви, откуда вышел четверть часа спустя через другую дверь. Меня спас страх — зная свирепость провансальцев, я поостерёгся произнести хоть одно слово в ответ на сыпавшиеся со всех сторон оскорбления. Полагаю, что в тот день жизнь моя подвергалась наибольшей опасности.

Уже перед самой гостиницей меня нагнал слуга, за которым следовала и сама девица.

— Как же вы могли поставить меня в столь ужасное положение, зная нрав вашей матушки?

— Я думала, она постесняется вас.

— Успокойтесь, не плачьте, поговорим лучше о том, что я могу сделать для вас.

— Теперь я оказалась на улице, и уж лучше мне броситься в море, чем возвращаться в то ужасное место, где я служила.

— Не укажете ли, — обратился я к слуге, — какой-либо порядочный дом, куда бы её можно было поместить?

Он ответствовал утвердительно, и мы последовали за ним. По приходе на место нас встретил старик, который показал комнаты на всех этажах.  

— Но мне достаточно небольшого закутка, — робко вставила девица. Тогда хозяин поднялся на чердак и, отперев дверь, сказал:

— Вот комната по шесть франков в месяц, но беру вперёд и, кроме того, предупреждаю, что мой дом закрывается в десять часов и никто не должен оставаться у вас на ночь.

В этой комнате стояла кровать с грубыми простынями, два стула, маленький стол и комод.

— А сколько вы возьмёте за то, чтобы кормить сию молодую особу?

Он запросил двенадцать су в день и ещё два су на служанку, которая будет приносить еду и убирать комнату.

— Мне это подходит, — отвечала девица и тут же уплатила вперёд. Я простился с ней, обещав прийти с визитом.

Уже выходя, я спросил у старика и комнату для себя. Он показал мне одну, отменно чистую, за луидор в месяц, и я тоже уплатил вперёд. Совершив сие доброе дело, я отобедал в одиночестве, после чего направился в кофейню, где застал любезного мальтийского кавалера, который сидел за картами. Увидев меня, он оставил игру и положил себе в карман целую пригоршню золота. Затем, поклонившись с той изысканной учтивостью, которая свойственна всем французам, он спросил, остался ли я доволен вчерашней красавицей. Я рассказал всё, что произошло. Он посмеялся и предложил пойти к его танцовщице. Мы застали её под гребнем парикмахера, и она сразу взяла со мной игривый тон, словно со старым знакомцем. Она не возбудила во мне особого интереса, но из любезности к обязательному кавалеру я сделал вид, что нашёл её отменно красивой.

Как только парикмахер ушёл, она без стеснения оделась, лишь извинившись передо мной, когда кавалер помогал ей с рубашкой.

Поскольку я считал себя обязанным сделать ей комплимент, то в ответ на извинение сказал, что она не причинила мне никакой неприятности, а лишь несколько затруднила.

— Так я вам и поверила!

— Тем не менее, это истинная правда.

Она подошла ко мне, дабы удостовериться, и, видя мой обман, пожаловалась обиженным тоном:

— Вы невыносимый повеса!

Во всей Франции нет другого города, где распущенность публичных женщин заходила бы столь далеко, как в Марселе. Они не только похваляются тем, что ни в чём не отказывают, но сами стремятся первыми предложить всяческое беспутство. Сия девица показала мне карманные часы с боем, которые сделала она призом лотереи. У неё оставалось ещё десять билетов по двенадцать франков, и я взял их. Мои пять луидоров привели её в восторг, она поцеловала меня и заявила кавалеру, что, как только я пожелаю, она изменит ему.

— Буду весьма польщён, — отвечал на это кавалер. Пожелав им приятной ночи, я оставил их и отправился в меблированные комнаты. Меня встретила служанка и хотела проводить до моей комнаты, но я спросил, могу ли подняться на чердак. Она взяла свечу и пригласила следовать за ней. Когда Розалия (так звали юную особу) услышала мой голос, она сразу отперла дверь, и я, отпустив служанку и усевшись на постели, спросил:

— Так ты довольна, моя милая?

— Я совершенно счастлива.

— Надеюсь, ты позволишь разделить с тобой это ложе?

— Здесь вы хозяин, но должна сознаться, что вы не найдёте меня такой, как я говорила, потому что один раз я всё-таки принадлежала мужчине.

— Так, значит, ты обманула меня?

— Простите, я не могла и подумать, что понравлюсь вам.

— Ладно, для меня это не так уж важно.

С покорностью ягнёнка позволила она мне созерцать все свои прелести, кои мои уста и руки оспаривали друг у друга, и одна мысль, что я безраздельно обладаю всеми сими сокровищами, воспламеняла всё моё существо. Однако же меня огорчала её тихая послушливость, и я спросил: 

— Почему, милая Розалия, ты не разделяешь мои чувства?

— Я не смею, вы можете подумать, что я притворяюсь.

Искусственность, притворство и расчётливое кокетство могли бы ответить подобным же образом, но они были бы лишены той застенчивой искренности, с которой говорила эта удивительная особа. Горя нетерпением обладать ею, я освободился от одежд и был крайне удивлён, найдя в ней наисовершеннейшую девственность.