Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

Бондаренко покинул лабораторию. Семен Алексеевич, услышав голос человека, произносившего слова пароля за тонкой дверью, недоуменно остановился.

– Пойдемте же! – тихо поторопил его Иван.

– Погоди… Что за чертовщина! – Голос за дверью был явно знакомый, но кому он принадлежал, Красильников понять не мог. Придвинулся к Ивану, прошептал: – Сделай так, чтоб я его хоть краешком глаза увидел!

– Хорошо, – неохотно согласился тот. – Я сейчас на секунду выйду, а вы через щель в шторе гляньте…

Красильников, выглянув в павильон, готов был глазам своим не поверить: рядом с Бондаренко стоял его давний сослуживец по Особому отделу ВУЧК Сергей Сазонов!

Никого больше в павильоне не было, и Семен Алексеевич рванулся туда. Потом они, уже втроем – Бондаренко, Красильников и Сазонов, – сидели в лаборатории. И то, что еще совсем недавно казалось невозможным, вновь освещалось волнующим светом надежды – Сазонов рассказывал им с Бондаренко обо всем, что пережил.

– Но погоди! – отрешаясь от первых радостей, встревожился Красильников. – Если тебя перебросили в Крым через два дня после Уварова и ты уже тут, так куда же он мог запропаститься? Ведь приговор над Кольцовым как висел, так и висит!

– Вот это и надо в первую очередь выяснить! – сказал Бондаренко. – Одно худо: завтра – Благовещение. Большой праздник: что гражданские учреждения, что военные – не работают… Но – попытаемся! Тебя, Семен, где искать?

– На маяке. Я и Сергея заберу с собой.

Утром следующего дня Бондаренко прислал на маяк Ивана с запиской. Записка была короткой: «Контрразведка держит Уварова в Севастополе».

– Стало быть, Врангель ничего и не знает? – то ли подумав вслух, то ли спрашивая об этом у присутствующих, произнес Красильников.

– Может, Уварова свои же и прикончили? – высказал предположение Воробьев. – Как шпиона?

– Если б как шпиона, то известили бы в газетах, – сказал Федор Петрович.

– Что-то тут не так! – задумался Красильников, посмотрел на Сазонова: – А ты, Сергей, что молчишь?

– Думаю, как сообщить Врангелю, что его посланец в контрразведке, – сказал Сазонов. – Меня затем сюда и послали, чтобы таких вот неожиданностей не было.

– Насчет подсказки Врангелю – это ты правильно придумал. Но послушай… Если у контрразведки такая крупная игра пошла, то они и без объявлений в газетах Уварова прикончить могут. Втихую. И все следы заметут.

– Это, положим, у контрразведки не получится, – жестко прищурившись, сказал Сазонов. – Во всяком случае, мы должны ей дать знать, что тоже посвящены в эту игру.

Епископ Вениамин служил обедню в честь великого праздника – Благовещения Пресвятой Богородицы. Под сумеречными сводами торжественно звучал хор. Горели свечи. Пахло ладаном…

На паперти, залитой ярким солнцем, толпились нищие. Возле соборной ограды стоял, отсвечивая лаком, экипаж на дутых шинах. Над ним на акациях гроздьями висели вездесущие севастопольские мальчишки: ждали завершения богослужения, чтобы посмотреть на епископа. На Соборной площади и прилегающих к ней улицах – тоже человеческий муравейник.

Семен Красильников и Василий Воробьев с трудом пробрались сквозь водоворот пестро одетой уличной толпы, очутились возле экипажа.

– Владыка еще правит? – спросил Красильников у тощенькой старушки, чистенькой, с румяными щечками.

– Заканчивает обедню, – сказала старушка и объяснила: – Слышите, уже «Спаси, Господи, люди твоя» поют, значится, скоро выйдет.

И правда, еще даже не успел смолкнуть хор, как из собора повалила толпа. Потом люди потеснились в стороны, пропуская епископа. Он вышел в сопровождении двух послушников в торжественном своем одеянии, с панагией на груди, сияющей на солнце драгоценными камнями.

– Иди! – подтолкнул Красильников Василия, и тот ринулся к дверце экипажа.

– Ваше преосвященство! Позвольте передать! – Василий оказался буквально рядом с епископом и, смиренно склонив голову, протянул к нему руку со свернутым трубочкой письмом.

Епископ, мельком взглянув на Воробьева, сел в экипаж.

– Прошение? – поправив рясу, наконец спросил он.

– Нет, ваше преосвященство!

– Что же?

– Особой важности письмо!

Епископ улыбнулся в бороду: ему чем-то понравился этот настойчивый прихожанин.

– Отдай в канцелярию! Скажешь, что я велел принять.

– Никак нельзя… – начал Василий, но, увидев, что кучер уже подобрал вожжи, с отчаянной решимостью крикнул: – Жалеть будете, ваше преосвященство!

Епископ удивленно посмотрел на Василия Воробьева и приказал кучеру:

– Пошел!

Породистые кони с места взяли рысью. Василий и Красильников разочарованно смотрели вслед быстро катившему по улице экипажу.

– Ну и что теперь? – спросил Воробьев, пряча письмо в карман пиджака. – Может, и впрямь в канцелярию?

– Когда они там прочтут его? И решат отдать преосвященному или выбросят в корзину для мусора?! – Красильников отрицательно покачал головой. – Нет, сейчас мы уже не можем зависеть от случая. Нет времени!

Красильников направился к свободной пролетке. Вслед за ним уселся и Воробьев. Кучер тронул пролетку:

– Куда?

– Пока – прямо, – сказал Красильников.

Тарахтели по булыжникам мостовой колеса, поскрипывая, покачивалась пролетка. Красильников прикидывал: на маяк ехать смысла не было. Может быть, пойти к Бондаренко? Но он предупредил, что обращаться к нему можно лишь в самом крайнем случае. Крайний ли это случай? Не лучше ли завернуть к Наташе и вместе обсудить создавшуюся ситуацию?

– На Корабелку, – сказал Красильников, и кучер хлестко взмахнул кнутом. Василий вздохнул: такие траты были не по нему.

Наташу они застали дома не одну. В комнате сидел еще крепкий, широкий в кости мужчина, горбоносый, с черными вьющимися волосами.

– Входите, входите! – увидев, что при виде незнакомца Красильников замешкался у входа, сказала Наташа. – Я давно хотела представить… Это Митя. Во-первых, он – мой старый товарищ! Во-вторых, он – друг Павла Кольцова, они вместе учились в гимназии. И в-третьих…

– Разве недостаточно «во-вторых»? – едва заметно улыбнулся Красильников и внимательно оглядел Наташиного гостя.

– Нет-нет, в-третьих… это очень важно… Митя состоит в подпольной группе, они решили казнить генерала Слащова… Но об этом лучше пусть он сам расскажет!

Знакомясь, приятель Наташи назвал свою фамилию:

– Ставраки!

Красильников назвался Красновым, Воробьев – Птичкиным. Они перемолвились с Наташиным гостем ничего не значащими фразами о погоде, о ценах на базаре, о последних новостях и слухах – и затем наступила тишина, которую уже не могла, как ни старалась, разрядить Наташа.