Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа - Дэвид Г. Роскис

этим бывшим ешибот- никам, ставшим ныне профессорами диалекти­ческого материализма: он посылал их в ад.

Но этого было мало. Хороший рассказ побуж­дал читателя вспомнить другие похожие истории. Разве историю о еврейском папе, украденном сыне майнцского раввина (по мнению некото­рых — франкфуртского) не рассказывал Айзик- Меир Дик, а еще до него средневековая Майсе- бух? Башевис пересказал известный сюжет, при­дав ему новый радикальный поворот. Он не про­поведовал пассивное согласие с жалкой участью евреев гетто и не заботился о признании евреев в секулярном просвещенном мире. Вместо это­го Башевис перенес действие «Зейделиуса, Папы Римского» из Германии в Янов, «Богом забытое местечко», чтобы решить дело, затеянное им про­тив грандиозной фантазии эпохи Просвещения и разрушительной секуляризаторской страсти, овладевшей евреями. В Янове не было никако­го изначального конфликта. В космополитич­ных центрах Европы можно было колебаться из- за презрения христиан к евреям, можно было со­блазниться властью и славой церкви. В Янове лю­бая мысль об обращении или отречении казалась дурной шуткой, своего рода проделкой дьявола38.

Также узнаваем и фарсовый финал расска­за. Два глумящихся беса стоят в воротах Геенны, «твари из смолы и пламени, в треугольных шля­пах, препоясанные по чреслам нагайками. Они громко захохотали. “Се грядет Зейделиус Первый, — сказал один бес другому, — бедный ешиботник, пожелавший стать Папой Римским”. Дер йешиве-бохер, вое гот геволт верн ан атги- фъйор» (Y 286, Е 353, R161). Эта сцена известна лю­бому современному читателю идишской литера­туры, ведь тот же сатанинский антураж когда-то приветствовал перецевского Мониша в том же комическом духе.

Впервые знакомя читателя с Зейдлом, дьявол описывает его как величайшего знатока Талмуда во всей Польше, используя те же самые гипербо­лические фразы, что и певец баллад у Переца39. Однако, хотя они и литературные близнецы, Зейдл — явно результат генетической мутации, Мониш в то время как был жизнелюбив, красив и соблазнителен — достойный герой романтиче­ской баллады, Зейдл больше напоминает фигуру из коллекции мадам Тюссо. Модернист Перец ис­пользовал легенду о Фаусте, чтобы высмеять саму идею о добродетели и грехе в век серости и суеты. Ицхок Башевис вернулся к месту преступления, в маленький городок старой Польши, — и сделал Зейдла невообразимо гротескным, чтобы создать пародию на фигуру мудреца.

Будучи секулярным гуманистом, Перец изо­бразил борьбу добра и зла как конфликт между равными противниками. Несмотря на то что его дьявол имеет человеческие размеры и полон скептицизма, Перец наделил своих героев ин­теллектуальными и моральными способностями для проявления свободы воли. Башевис разме­стил свое опровержение в том же суде легендар­ной справедливости, а потом внес свою долю, посадив на скамью подсудимых знание и интел­лект как таковые. Начиная с Рейхеле в «Сатане в Горае», все герои Башевиса имеют за плечами определенное число прочитанных книг. Натан Юзефовер, наверное, редко напрягал свой мозг, но он, по крайней мере, знал об огненной реке, прочитав этический трактат на идише Нахлас цви («Наследие оленя»). Его жена Ройзе-Темерл в минуту нерешительности вспоминала книгу рас­сказов на идише, «где [христианин] землевладе­лец, чья жена сбежала с прирученным медведем, впоследствии простил ее и вновь принял в своем поместье». Библиография Зейдла куда внуши­тельней, как и подобает герою-интеллектуалу. Но ученость Зейдла (как и Рейхеле) не усиливает его связь с коллективом, общиной или с Богом. Никто не приходил в восторг от звука голоса Зейдла, как это было, когда Мониш трудился над очередным трактатом. Учение лишь усиливает изоляцию; оно уводит евреев от общинных норм и в конце концов превращает их в инструмент дьявола40.

Это происходит потому, что в учении нет ни­чего достойного дьявола. Более сведущий в свя­щенных текстах, чем самые великие мудрецы Польши, дьявол может процитировать нужную главу и стих, чтобы подкрепить свои сатанин­ские искушения. «Почему бы и нет?» — спраши­вает он у Натана Юзефовера, чье влечение к слу­жанке, кажется, не оставляет ему другого выхо­да, как развестись с женой.

Разве Авраам отправил свою наложницу Агарь в пусты­ню, не дав ей ничего, кроме кувшина с водой, потому что он предпочел Сару? А потом, разве он не взял себе Кетуру и не прижил с ней шестерых сыновей? Разве Моисей, учи­тель всех евреев, не взял, помимо Ципоры, еще одну жену из страны кушитов; а когда Мирьям, сестра его, выступи­ла против этого, разве она не покрылась проказой? (Y 219, Е 120-121)

Дьявол никогда не теряется, если ему нужно оты­скать пример из Писания или раввинистической литературы, чтобы оправдать преступление, что и происходит, когда он переубеждает Зейдла:

Ты знаешь, что евреи никогда не ценили своих пред­водителей — роптали на Моисея, бунтовали против Самуила, они бросили Иеремию в яму и убили Захарию. Избранный народ терпеть не может выдающихся людей. В каждом великом человеке евреи подозревают соперни­ка Иеговы, а потому любят только посредственных и зау­рядных. (Y 277, Е 345, R 152-153)

С дьявольской точки зрения, в цивилизации су­ществует очень тонкая грань между сакральным и профанным. Ученость не только не ограждает человека от греха — самомнение, порожденное учением, это тягчайший грех. Накопление зна­ний легко приводит к гибели, к хуле, к тому, что человек может возомнить себя Богом. Ученый дьявол убеждает человека, что зло — это всего лишь проблема человеческого восприятия, тог­да как гуманистическая хитрость (утверждает Башевис) — сама по себе корень всякого зла.

Использование по-новому истолкованно­го прецедента — не просто часть дьявольского плана, с целью спровоцировать жертву перейти грань между сакральным и профанным. Это и не способ разыграть игру соблазнения, исполь­зуя исключительно материал еврейской тради­ции. В демонических аргументах дьявола слы­шен голос и собственных протестов Башевиса против рая.

Есть что-то лишающее сил в беспричинном зле этих двух рассказов из «Дневника дьявола». «Танцующие мертвецы» (1943) и «Из дневника не­рожденного» (1943) представляют собой безжа­лостные описания невинного народа, который крушит сатанинские силы41. Есть что-то ерети­ческое, манихейское в том, как дьявол, который с невиданной энергией предается злодейству, на­чинает свой рассказ с похвальбы: «Известно, что я люблю устраивать странные браки, нахожу удо­вольствие, сводя старика с юной девушкой, не­привлекательную вдову с юношей в цвете моло­дости, калеку с красавицей, кантора с глухой, не­мого с хвастуньей»42. Не считаясь ни с чем, кро­ме собственных порочных прихотей, и зная ис­ход заранее, дьявол становится царем и богом. Проблема, поставленная в «Дневниках дьяво­ла», как справедливо отметила Рут Вайс, это про­блема не человеческой, а Божественной свободы воли43.

Только дьявол свободен, потому что он высту­пает в роли автора. И этот автор сердит. Так же как дьявол волен поносить Бога, Его Тору и Его народ, будучи столь искусным рассказчиком, он