Город Антонеску. Книга 2 - Яков Григорьевич Верховский

тротуаре центральной улицы Тирасполя, смотрели на проходящие колонны солдат и не могли поверить своим глазам.

Для них освобождение Тирасполя было неописуемым и ни с чем не сравнимым счастьем.

Для них освобождение Тирасполя было их собственным личным освобождением. Освобождением от страха, от ужаса, который продолжался невыносимо долго – более 900 дней и ночей, 22 000 бесконечных часов.

Для них освобождение Тирасполя было возвращением домой, в Одессу.

Для них освобождение Тирасполя было просто возвращением в жизнь…

И они хотели вернуться уже сейчас, немедленно.

Но как-то так получилось, что здесь, в Тирасполе, у них еще были какие-то «дела» – заплатить старухе-хозяйке за комнату, раздать соседкам взятые на комиссию ткани, съездить на Колкотовую Балку и проститься с Шесточенками…

Подготовка к отъезду заняла несколько дней, и к тому времени, как она была закончена, восстановилось железнодорожное сообщение между Тирасполем и Одессой. Поезда пока шли только военные, но Фаничка надеялась как-нибудь упросить станционного диспетчера и для верности даже припасла литровую бутыль самогона.

Так в один из последних дней апреля 1944 года они оказались на полуразрушенном перроне тираспольского вокзала: постаревшая за все эти годы бабушка Слува в своем неизменном, тоже, правда, существенно постаревшем платке, Фаничка с небольшим узелком, в котором булькал драгоценный самогон, и Янкале, ведущий на поводке огромного пса по кличке Рекс.

Рыжий лохматый Рекс с белым пятном на всегда улыбающейся морде, считался немецкой овчаркой, хотя ничем не напоминал эту благородную породу. Он был отпрыском Дамки – дворовой собаки старухи Сидоровны из Колкотовой Балки.

Янкале перевез щенка в Тирасполь, вырастил его и вот теперь с гордостью вез домой в Одессу.

Самогон, как видно, сыграл предназначенную ему роль, и, вопреки всем правилам, запрещавшим транспортировку людей на открытых грузовых платформах, диспетчер разрешил им влезть на платформу военного эшелона.

Платформа была загружена танками, поврежденными в бою за Тирасполь. Танки везли в Одессу, где на заводе Январского восстания, изготовлявшего когда-то из тракторов знаменитые «НИ», их должны были отремонтировать и вернуть в строй – война была еще не окончена.

Военный эшелон стоял в Тирасполе всего несколько минут, и как только они взобрались на платформу, она неожиданно дернулась, заскрежетала и покатила, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.

Замелькали обшарпанные строения железнодорожной станции, черные остовы безлистных еще деревьев и бескрайние серые поля, с которых уже почти сошел снег.

Платформа с танками была прицеплена, как и полагалась, в самом хвосте военного эшелона, и их изрядно качало. Встречный ветер обжигал лицо, слепил глаза, таранил скудную одежонку.

Доставалось и зеленому камуфляжному брезенту, которым были укрыты танки. Брезент натужно вздыхал и вздыбливался, как будто силился оторваться от крепежных растяжек и взлететь.

Стало холодно.

Фаничка отогнула край брезента, и они все вместе укрылись под ним.

Рекс тоже залез под брезент, прижался к ноге хозяина и уснул, уютно посапывая во сне.

Уснул и Янкале, и бабушка Слува задремала.

Одна лишь Фаничка не могла сомкнуть воспаленных от ветра глаз.

Навстречу ей мчались бескрайние серые поля, облезлые лесопосадки, обгоревшие развалины станций и полустанков. И где-то там, за полями, развалинами и лесопосадками, угадывалось море.

И где-то там, за полями, развалинами и лесопосадками – была Одесса.

Какая она сейчас… Одесса?

В ту жуткую зиму 1942-го, когда, не желая идти на Слободку в гетто, они бежали из города в никуда, Одесса была завалена снегом и усыпана трупами.

Трупы были везде: на тротуарах, на мостовых, у стен домов и даже каким-то невообразимым образом на деревьях. Трупы были страшны – исковерканы, голы, – но еще страшнее, чем трупы, были валявшиеся рядом с ними живые, те, которым вскоре предстояло стать трупами. Живые хрипели, стонали и выли так, как хрипела, стонала и выла ее сестра Циля, замерзавшая у ворот дома на Прохоровской. Циля хрипела, стонала и выла, а она, Фаня, стояла на противоположной стороне улицы и ничем не могла ей помочь.

Фаня закрыла глаза, как будто, закрыв их, уже не сможет увидеть ту страшную картину, которая никогда, никогда не исчезнет из ее памяти.

Фаня закрыла глаза, но заснуть не смогла. Встречный ветер свистел в ушах, рвал из рук жесткий брезент, и она, придерживая его край, продолжала вспоминать засыпанную снегом Одессу и ту ночь, когда, вот так же укрывшись брезентом, они ехали в кузове переполненного румынскими солдатами грузовика. Ехали в никуда, в какую-то Колкотовую Балку, о существовании которой она узнала случайно за день до этого. Сыпал жесткий колючий снег и, обжигая солдат, заставлял их материться по-русски и по-румынски. Солдаты тогда, в темноте, не поняли, видимо, кто они, эти случайные их «попутчики», которым понадобилось вдруг ни с того ни с сего переться ночью в мороз в какое-то село, не признали в них спасавшихся от угона в гетто евреев.

Они, эти крестьянские парни в легких для русской зимы шинельках и старых боканчах с обмотками, отнеслись к ним по-человечески и даже, пытаясь проявить уважение к старухе, спросили у бабушки Слувы: «Фриг, ба-б-у-у-шка?» – «Холодно, бабушка?»

А если бы поняли?

Если бы признали?..

«Не думать! Не вспоминать!» — приказала себе Фаничка.

Они возвращались домой, в Одессу.

Они возвращались в жизнь.

От Янкале: Я остаюсь евреем!

Тирасполь, 12 апреля 1944 г. Более 900 дней и ночей, два с половиной года, под страхом смерти

Я хорошо помню то утро, когда мы с мамой встречали Красную армию.

Наши солдаты шли по Покровской улице прямо по мостовой.

А мы стояли на тротуаре.

И все люди тоже стояли на тротуаре, и радовались, и что-то кричали.

И мальчишки бежали рядом с солдатами, и тоже что-то кричали.

И все смеялись, и всем было весело.

А потом мы сразу стали собираться домой, в Одессу.

Помню, как мы пришли на вокзал и стали ждать поезда.

Помню, как он появился вдруг, застучал по рельсам, выпустил пар и загудел.

Так громко загудел, что Рекс испугался, вырвал у меня из рук поводок и, задрав хвост, как бешеный, понесся по перрону.

Я бросился за ним – не мог же я бросить друга?!

Но в конце концов все кончилось хорошо – я поймал Рекса, мама не очень сердилась, и мы все залезли на платформу.

Залезать было трудно, особенно для бабушки, потому что платформа была высокая и на ней стояли укрытые брезентом танки.

Наш поезд был военным – он вез в Одессу танки и солдат, а пассажиров не брал, но мама упросила кого-то, и нас взяли, потому