Вечно жить захотели, собаки? - Фриц Вёсс

Немного позднее по части прокатывается: немецкое контрнаступление для выравнивания русского прорыва захлебнулось в огне противника. Поскольку имеющиеся силы недостаточны для восстановления прежней линии обороны, то линия обороны в занятом районе будет завоевана обратно вокруг места прорыва и тем самым выпрямлена.

В этой новой образовавшейся линии пехота должна быть усилена боевыми группами. Эти боевые группы должны быть сформированы путем повторного призыва из частей снабжения и тыловых служб батарей.

— Повторное — это хорошо! — считает Фурман. — Новая линия фронта, линия которого еще будет точно определяться, представляет собой окончательную линию, которую нужно удержать любой ценой! Дальнейшее отступление исключено!

Указывается на приказ по армии, что ни один германский солдат не должен сложить оружие или предлагать капитуляцию. Каждый квадратный метр земли, который уступается противнику, означает смертельную опасность для всей обороны укрепрайона.

Фюрер и немецкий народ ожидают, что каждый солдат в Сталинграде выполнит свой долг до последнего!

— На ста граммах хлеба и супе из конины! Бедняги!

— Кремер! — напоминает Виссе.

— Так точно, господин капитан! Как хорошо быть генералом!..

— Не надо!

— Тем не менее, я бы поменялся! Важно только, у кого, что есть пожрать! А эти не голодают!

При морозе ниже тридцати градусов уже не думаешь о том, чтобы раскапывать и восстанавливать заваленный бункер, потому что земля замерзла, как камень. Тогда Виссе, Кремер, Иван и еще шесть солдат из наблюдательного пункта собираются в бункере телефонистов. Они мешают друг другу, и служба капитана проходит у всех на глазах. Они слышат все разговоры, которые он ведет.

— Куновски с Герхардом и Вилли, это два телефониста, быстренько пошли в блиндаж первого наблюдателя на месте прорыва! — говорит радист, — потому что с передовым наблюдателем связи больше нет.

Иван, который ушел вместе с разносчиками еды, возвращается и сообщает, что они не прошли. Все занято русскими. Куновски и его люди, если они еще держатся, отрезаны. Грохот пушек с Северного и Западного фронтов, часами без перерыва, слышится гораздо ближе, чем накануне. То, что кольцо обороны еще держится, очевидно, потому что высота 104 ясным январским днем ясно видна невооруженным глазом.

Небо пронизано гулом моторов русских бомбардировщиков, которые тяжелыми эскадрильями тянутся через Волгу на запад. Земля вздрагивает.

— Ну, сейчас начнут разгружаться! — считает Кремер.

Бомбежке подвергаются и артиллерийские позиции на высотах. Немецких истребителей-перехватчиков не видно.

— Теперь русские, наконец, покончат с нами! — унтер-офицер Хавле, который говорит это, раньше служивший на кухне, а теперь на наблюдательном пункте, сегодня не слишком хорошего мнения о Виссе. Капитан отнял у него тюбик сильного крысиного яда.

— Вы что, хотите испортить себе желудок, намазав это на хлеб?

Сотни тысяч листовок, серебристо сверкая в морозном небе, кружатся густыми стаями, падают вниз на позиции. Солдаты бросаются на них. Должен ли Виссе пресекать это? Это было бы глупо и бессмысленно. Они все равно узнают содержание, вообразят, что положение еще хуже, чем оно есть на самом деле, и потеряют к нему последнее доверие, которое еще питают, как к командиру батареи.

«Немецкие солдаты, прекратите борьбу, которая стала для вас бессмысленной! Ее продолжение означает для вас бессмысленное кровопролитие! Пусть ваши генералы сражаются дальше сами!

Того, кто добровольно сдается в русский плен, того ожидает приличное обращение, теплое жилье, достаточная пища, медицинская помощь и возвращение на родину после войны!» и так далее.

Солдаты читают и вопросительно смотрят на Виссе.

— Я напоминаю вам о соответствующих приказах! Если этого требует положение, то я больше никого из вас не стану удерживать от того, чтобы пойти туда!.. — добавляет он приглушенным голосом, тщетно пытаясь прийти хоть к какому-то решению.

Когда Виссе к полудню неожиданно входит в бункер, люди как раз слушают по радио русские новости. Они сразу выключают радио.

— Ну, что нового? — спрашивает капитан Кремера, когда они остаются одни на наблюдательном пункте.

— Мы можем себя поздравить, господин капитан, с тем, что мы здесь. У румын сейчас, должно быть, положение дерьмовое. Кравцов и Цыбенко пали, Дмитровка и Ракотино тоже. Как передают Иваны, Красная Армия, поскольку мы отклонили предложение о капитуляции, 10 января начала ликвидацию германских войск в «котле». Наши пехотные дивизии разбиты, рассеяны, а их остатки бегут в направлении к Сталинграду. Аэродром Питомника, который находится уже в досягаемости русский тяжелой артиллерии, подвергается обстрелам. Когда и, его разбомбят, все будет кончено!

Часть вышла на связь. Виссе слышит, что Гольц стоит рядом с батальонным адъютантом и тихо дает ему указания. «Ну, черт возьми, чего тут приятного, что Гольц боится говорить сам?»

Заметно, что лейтенанту неприятно то, что он должен передать. Он цитирует дословно то, что суфлирует ему Гольц.

— Только что к нам из лазарета вернулся капитан Шёндорфер. Он добился того, чтобы ему разрешили вернуться в Сталинград. Какой образцовый поступок!..

— Снова передаю командование батареей и прошу о соответствующем приказе об этом! — докладывает Виссе.

— Господин полковник Бутте не хочет обижать — ни вас, господин капитан, ни капитана Шёндорфера. Он считает, что вы должны договориться, может быть, работать вместе…

— Полбатареи и три командира! — сердится Виссе. — Чтобы мы договорились между собой? Но мы не в хоре!

Час спустя капитан Шёндорфер сидит в бункере связи, а Виссе упаковывает свои вещи.

— Это ваша батарея, господин Шёндорфер, и, разумеется, что вы, продолжаете, ею командовать! — Виссе недоверчиво смотрит на приземистого, среднего роста, капитана. — И что, вы действительно добровольно вызвались прилететь сюда, в Сталинград?

— Было не так-то легко вырваться из лазарета в Таганроге! Штабной врач заявил, что я еще не вылечился и хотел всячески переубедить меня, чтобы я не возвращался в Сталинград. Он обещал мне месячный отдых на курорте и потом три недели отпуска на родине!

— И вы отказались от всего этого?

— Я должен был это сделать!

От обер-лейтенанта Фурмана Виссе известно, что у Шёндорфера есть родители, братья и сестры; осенью, во время последнего отпуска, он женился, и жена три месяца назад родила мальчика. А теперь Шёндорфер повидал Сталинград и то, что осталось от его старой батареи. Тяжело пораженный, он сидит и по нему заметно, как ему жаль, что он вернулся. Он поднимается с наигранной уверенностью.

— В конце концов, мне это удалось, и я снова попал на свою старушку! — Это звучит не совсем естественно; он надеялся увидеть все здесь другим.

Он обращается к своим солдатам. Они отвечают односложно и избегают его. За недели его отсутствия они перенесли больше, чем когда он был их командиром, и отвыкли от него. Они сочувственно улыбаются над своим бывшим командиром, как над законченным идиотом, а некоторые открыто показывают ему свое недовольство. Им еще не хватало, чтобы этот вернулся, повышал голос и пытался быстро довести их всех до смерти.

— А какие новости вы привезли нам с воли, извне? Что с нами собираются делать?

— Окружение под Сталинградом будет прорвано. Или вы действительно можете здесь поверить в то, что Адольф Гитлер бросит в беде своих солдат, да к тому же целую армию?

— Вы во время своего полета не заметили каких-нибудь скоплений войск? Ведь они должны как минимум собрать одну или две армии и сразу двинуть их, если еще хотят нас выручить!

— Собственно, во время полета я даже не успел осмотреться! — уклончиво отвечает Шёндорфер. — Но для нас делается все! Всюду идет прочесывание тыловых служб и формируются боевые отряды!

— Боевые отряды? — Виссе звонко рассмеялся. — Боевые отряды из поваров?

— А почему нет? — парирует Фурман. — Они могли бы самым эффективным образом поддержать нас своими гуляшными пушками.

— Может быть, по тому, что вы слышали снаружи и должны были заметить в пути, можно сказать, правда ли то, что наш фронт прорван на 200–300 километров от Сталинграда, как утверждают русские в листовках и по радио?

Шёндорфер, порядочный человек, у которого только начинают открываться глаза, старательно пытается дать ответ.

— По тому, что я видел и слышал, о сплошном фронте вообще нет и речи! Наш самолет, например, сразу же за Ростовом был мощно обстрелян противовоздушными пушками!

— Значит, сообщения русских — правда. Понятно… — продолжает Виссе, — той стороне, которая выигрывает, нет необходимости врать.

Шёндорфер пригибается, словно его ударили. Не глядя на Виссе, он говорит: