Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию - Карен Хорни

class="p1">Так же писатель легко начинает новую книгу, пока не понимает, что дело пошло и правда хорошо. С этого момента (не понимая, конечно, что «опасным местом» стало само его чувство удовлетворения) он начинает придираться к себе. Возможно, он действительно дошел до трудного места в сюжете, например до описания того, как главный герой должен вести себя в сложившейся ситуации; однако более вероятно, что эта трудность только кажется ему таковой, потому что ему уже мешает деструктивное презрение к себе. В любом случае он становится беспокойным, не может несколько дней заставить себя сесть за работу, рвет в припадке ярости последние страницы в клочья. Его может преследовать кошмар, где он заперт в одной комнате с маньяком, готовым убить его, – простое и ясное выражение его убийственной злости на себя[79].

В обоих примерах (а таких примеров можно легко привести множество) мы видим два четких шага: творческий шаг вперед и деструктивный шаг назад. Говоря о тех личностях, у которых влечения к захвату были подавлены и взяло верх влечение к смирению, мы выяснили, что шаги вперед у них получаются крайне редко, а назад – совершаются с меньшим драматизмом. Конфликт протекает более скрытно, весь внутренний процесс, набирающий ход во время работы, перешел в хроническую форму и усложнился – распутать его стало еще труднее. Хотя в этих случаях нарушения в работе могут быть самой главной жалобой, их не так-то легко распознать. Их природа выясняется постепенно, после того как вся невротическая структура ослабеет.

Сам человек замечает, что при творческой работе ему сложно сосредоточиться. Он легко теряет мысль, или у него вообще нет идей, или мысли его отвлекают всякие повседневные мелочи. Он нервничает, суетится, тупеет, раскладывает пасьянс, звонит по телефону, хотя это и не срочно, делает маникюр, бьет мух. Он сам себе противен, прикладывает героические усилия, чтобы начать работу, но скоро так устает, что вынужден ее бросить.

Сам того не осознавая, он стоит перед собственными извечными препятствиями: самоумалением и неумением взяться за суть вопроса. Его самоумаление во многом происходит из его потребности не позволить себе развернуться, чтобы не нарушить табу на что-то «вызывающее». Он, словно втайне от самого себя, подкапывается под себя, ругает, сомневается в себе – и это все тянет из него все силы. (У одного пациента был характерный зрительный образ себя: на каждом его плече сидит по злобному карлику, они беспрестанно пилят его и говорят обидные гадости.) Он может забыть, что он только что прочел, увидел, подумал, или даже то, что сам писал по данному вопросу. Он может забыть, что собирался написать. Даже если все материалы для статьи под рукой, приходится долго рыться, чтобы их найти и, главное, они пропадают именно тогда, когда крайне необходимы. Точно так же, когда доходит до его выступления во время дискуссии, он начинает с гибельным чувством, что ему нечего сказать, и только постепенно выясняется, что у него много дельных замечаний.

Его потребность сдерживать себя мешает ему пользоваться своими ресурсами. В результате он работает с тоскливым чувством своего бессилия и незначительности. В то время как для захватнического типа все, что он делает, имеет великую важность, путь даже объективно эта важность пренебрежимо мала, смиренный тип готов рассыпаться в извинених за свою работу, пусть даже она объективно очень важна. Характерное для него высказывание – ему «надо» работать. В его случае это не свидетельство сверхчувствительности к принуждению, как в случае «ушедшего в отставку». Но он счел бы слишком вызывающим, слишком амбициозным свое признание, что хочет чего-то достичь. Он не может даже почувствовать, что хочет сделать хорошую работу – не только потому, что его пугают строгие требования совершенства, но потому, что такое намерение кажется ему высокомерным и рискованным вызовом судьбе.

Суть вопроса от него неизменно ускользает из-за его табу на все, что подразумевает напор, агрессию, власть. Как правило, говоря о его табу на агрессию, мы подразумеваем его неумение требовать, манипулировать другими, подчинять их. Но те же установки преобладают у него по отношению к неодушевленным предметам и интеллектуальным проблемам. Беспомощен он может быть, если нужно заменить колесо на машине или поправить заевшую «молнию», а также и с собственными идеями. Его проблема не в том, что он непродуктивен. У него рождаются хорошие свежие идеи, но ему трудно их ухватить, взяться за них, биться над ними, ломать себе голову и преодолеть проблемы, проверять их, придавать им форму и связывать воедино. Обычно мы не считаем эти операции натиском, напором, агрессивным шагом, мы можем это понять, только когда наши действия затруднены из-за общего запрета на агрессию. Смиренному типу может хватить храбрости высказать свое мнение, если он уж так далеко зашел, что его заимел. Запреты обычно начинаются раньше – он не осмеливается прийти к выводу или иметь свое собственное мнение.

Эти препятствия уже достаточный повод для медленной, с большими потерями времени, неэффективной работы или для того, чтобы вообще ничего не делалось. В этом контексте уместно вспомнить высказывание Эмерсона[80], что мы не совершаем ничего, потому что урезаем себя. Но мучается смиренный тип личности (и в то же время у него остается возможность что-то совершить) потому, что его влечет потребность в высшем совершенстве. Его строгим требованиям должно удовлетворять не только качество проделанной работы – методы работы тоже должны быть совершенными. Студентку-музыканта, например, спросили, занимается ли она регулярно. Она смутилась и ответила: «Не знаю». Для нее «заниматься регулярно» означало сидеть беспрерывно за пианино по восемь часов, исключая даже перерыв на обед. Так предельно и непрерывно сосредотачиваться у нее никак не получалось, и она накидывалась на себя, называла себя дилетанткой, которая никогда ничего не достигнет. На самом деле она тщательно изучала музыкальные произведения, их различное прочтение, движения правой и левой руки – другими словами, ее работа не вызывала нареканий и была вполне серьезной. Имея в виду непомерные надо, вроде вышеописанных, легко представить, сколько презрения к себе вызывают у смиренного типа обычно неэффективные способы его работы. И наконец, для довершения картины его трудностей: даже если он работает хорошо или достигает чего-то стоящего, знать ему об этом не положено. Образно говоря, его левая рука не должна ведать, что творит правая.

Он особенно беспомощен, принимаясь за творческую работу, например начиная писать статью. Ему сложно все спланировать заранее из-за отвращения к власти над предметом. Следовательно, вместо того чтобы набросать план или проработать материал в уме, он просто начинает писать. На самом