Обвал - Николай Камбулов

— Улепетывай! — повелел Зупке, сорвав с Вербаха пальто. — Улепетывай!

Вербах рванул к лесу, лейтенант вскинул автомат, срезал его короткой очередью, когда тот уж одной ногой дотянулся до крайней сосенки…

Пламя гудело, жрало упаковки и саму машину.

— Я ничего не пойму! — признался Нейман. — Не разберусь…

— Ты не бледней, капитан! — Зупке подал Нейману флягу: — Пей и разумей… В зоне нет русских войск. Советики еще далеко. Моя группа по приказу Теодора ведет тут свою войну. Мы делаем все, чтобы показать местному населению кровавый режим русских. Вся моя группа переодета в гражданское. — Зупке сбросил с себя военный китель, и Нейман увидел на нем измятую, засаленную телогрейку. — Убивают русские партизаны, а не мои легионеры… Вот так-то, капитан!

На мотоцикле примчался низкорослый, с отпущенной черной бороденкой и одетый в женскую с меховой окантовкой кофту человек, козырнул Зупке:

— Господин лейтенант, группа готова к маршу!

— Продуктов не брать! Все, что реквизировали, оставить на улицах! — приказал Зупке. — На маршруте еще три поселка, — добавил Зупке вслед рванувшему в поселок мотоциклисту.

— Так вы и в самом деле своих грабите? — спросил Нейман едва слышно.

Зупке опять приложился к фляге, потом воззрился на Неймана:

— Ты не бледней, капитан, привычка свое берет… И где ты был, когда из нас, вот таких, как я, вытаскивали души обещаниями захватить весь мир?! И в этом мире, распятом вами, быть вечными господами! Душа распластана! Но скулить я не собираюсь, капитан. Да и нечем скулить, пусто! — Зупке забил себя в грудь. — Пусто! Нечем страдать. Не бледней, капитан! — Зупке вдруг приподнял автомат. — Теперь меня не отмоешь, и потом… потом на мой век хватит войн. И хватит фюреров, которым без меня не обойтись…

Он выше поднял ствол автомата, дуло уже смотрело в лицо Нейману.

— Ты убьешь меня? — спросил Нейман осевшим голосом. — Я ранен, — добавил он еле слышно, губы его совсем одеревенели.

— Убью, — качнул тяжелым подбородком Зупке. — У меня нет сил сдержать себя, хочу разрядиться. Уж ты извини, капитан, привычка. Четыре года грабил безнаказанно. Не бледней, капитан, я профессионал. Что у тебя в карманах?

— Пусто….

— У тебя — и пусто?! Дурака нашел. — Зупке опустил автомат. Его глаза, до того сверкавшие огнем, потускнели. — Профессор Теодор посоветовал мне делать записи. Я ведь окончил университет. — Он усмехнулся уголками рта. — Кто начал эту войну? Поляки! Кто зверствовал в эту войну? Советики! Вот это я и положу в основу своих будущих мемуаров. Ты, капитан, не бледней… И не удивляйся…

Издали послышался треск мотоцикла. Подъехал все тот же чернобородый, ряженный в женскую кофту, соскочил с мотоцикла, доложил:

— Господин лейтенант! Колонна уже подходит!

По шоссе приблизилась большая толпа, человек двести, все обвешанные чемоданами, узлами. Зупке вскочил в люльку, велел заводить мотоцикл. Солдат завел. Зупке приказал пока не трогаться и обратился к поднявшемуся на ноги Нейману:

— Капитан, страх невелик: на мине есть боевая кнопка, пальчиком нажми посильнее — и конец страху! Да ты не гляди на меня уныло! Я избавляю тебя от мучений… Легионеры, «пташники», трогай!..

«Да он сумасшедший! — подумал Нейман, когда остался один на обочине дороги. — А может, и не сумасшедший?» — робко возразил он себе и пошел искать тропу, ведущую к вилле господина Адема.

К утру он вышел к знакомой просеке. Поднималось солнце, и Нейман увидел, как вдали заблестели воды залива от упавших в них лучей.

— О лейтенант Зупке, я знаю устройство этой мины! — Нейман достал из кармана ножик. — Прежде всего перережу ремень. Господин Зупке, твой страх не для меня. Лейтенант Зупке, я вижу воды залива, я не дурачок, чтобы шарахаться от жизни, которая один раз дается человеку. Подумай, Зупке, один раз! И ни на минуту более!

Нейман поднес лезвие ножа к опоясавшему его ремню, готов был резануть, отшвырнуть от себя мину-страх, но воды на заливе померкли, под ногами закачалась земля, дошли звуки от разрывов тяжелых авиационных бомб, он отдернул нож от ремня и, словно бы одержимый принятым важным, единственно верным для него решением, ходко пошел по просеке вниз, не оглядываясь и все поспешая…

— Зупке, у меня свой исход! — произносил Нейман почти через каждые десять шагов на очень трудном для него пути…

ГЛАВА ПЯТАЯ

ОЖИДАНИЕ

— Почему он упал? Ты что, врезал ему? — спросил меня Алешкин об Адеме.

— Нет, он сам загремел кубарем.

— Он парламентер! Соображаешь? — напирал на меня лейтенант Алешкин, все больше распаляясь. — Дипломатия — понимаешь? Мы должны точно выполнять предъявленные им условия капитуляции.

— А я думал, пруссаки рослые, — отозвался Пальчиков. — Оказывается, они махонькие, совсем таракашки.

В наш дом ударили сразу три фаустпатрона. Судорожно закачались стены, штукатурка посыпалась с потолка.

— Не пущай дым! — крикнул Пальчиков.

Грива повис в черно-сизом облаке, размахивая руками-плавниками. Потом он скатился на пол и, сидя, сказал:

— Ожидание хуже самого боя, они стреляют, а мы молчим.

Дым рассеялся, ушел через пролом, и немцы не повторили залпа, шлепнулась лишь одна мина, по-видимому, у самого цоколя, потому что взрыв ее был глух, мяукнуло словно бы из-под земли. Грива еще сидел на полу, задрав голову, когда лейтенант Алешкин сказал мне:

— Не место тебе здесь. — Опять же не приказным тоном.

Я ответил:

— Не надоело?

— Могу приказать.

Но он не приказал, да и не мог этого сделать. Он подошел к Гриве:

— Не задело?

— Прожужжало над ухом.

Грива был ранен легко. И лейтенант так понял. Возвратившись к верхней амбразуре, Алешкин пробурчал:

— Ни черта не пойму, взошло ли солнце?

— Пожары погаснут, тогда поймем.

Я спросил Гриву:

— В плечо, что ли?

— Все в норме, кажись, в мякоть.

Алешкин приказал занять свои места. У меня были две гранаты и автомат, и я тоже приготовился к бою. И тут Алешкин, подойдя ко мне, строго потребовал:

— Пока не поздно, немедленно уходи отсюда. Сейчас начнется, слышишь?

— Не начнется! Что они, бешеные, что ли?! — утверждал я.

За железной дверью послышался плач немочки. Алешкин повернулся к Шнуркову:

— Да пойди и успокой ее.

Шнурков ушел, но быстро возвратился.

— Размочил сухарь, она не берет, — сказал Шнурков. — Я ей «Варюха, Варюха», а она смотрит на меня, как мышонок на сиамского кота.