Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт - Фаня Шифман

Но оставить без реакции антистримерское хулиганство? Позволить им торжествовать?

Да ты знаешь, что фелио до сих пор не дышат? Я так и не знаю, чем они их, какими обертонами… И как их вернуть в норму… Хорошо, что нам удалось основательно спутать витки, и в них этот дохляк по случайности оказался – вот он и ответил за всё и за всех! Ты его, ничего не скажу, отлично отделал! Но о какой такой чести и какой фамилии ты, Галь Хадаш, талдычишь? Тем более, когда у нас идёт такая игра!.." Тим помолчал, изучающе поглядел на близнецов и, приторно улыбнувшись, проговорил:

"Ну, ладно, молодцы: врезали ему как полагается. Правда, теперь, после встречи с братвой Навзи, этот клюмник уже ничего не сможет сказать, да нам и не нужны его дурацкие признания. Мы пойдём другим путём!" – "А нас не накажут за то, что мы… э-э-э… передали… его братишкам Навзи?.." – "А кому мы об этом будем рассказывать? Запомни: мы схватили дезертира, допросили, переводили в другое помещение, а на нас напала неизвестная банда. А этих придётся выпустить: вроде бы побег, а мы… не смогли предотвратить. Мы были на страже, они ещё и нам всыпали, мы с трудом отбились – всё-таки каратисты! А что там с ним… увы и ах! – не заметили… упустили… не знаем… Такова официальная версия событий!

Понял меня?" – "Угу…" – буркнул Галь, но сомнения и опасения продолжали терзать его. А тут ещё Гай неожиданно выкрикнул своим нервным ломким голосом: "Но на нас же ни царапины!" – "Об этом, братик, не беспокойся! Видок я тебе обеспечу… если лопухов на месте ушей мало…" – приблизился к нему Галь со зловещей ухмылкой – и неожиданно врезал в скулу. Гай вскрикнул: "Чего дерёшься?" – "Во-первых, нужный вид создаю – по твоей же просьбе. Во-вторых, заслужил: не проявил должного рвения!" Тим тем временем деловито настраивал видеотерминал с большим экраном, приговаривая: "Мальчики, хотите полюбоваться, как с вашим "протеже" позабавились в камере братишки Навзи? А я только что придумал, как я на этом сыграю! Ох, и игра у нас намечается!.." – "Ой… А ты можешь показать?" – "Тут все помещения оборудованы видеотерминалами, всё происходящее там записывается, ничто не пропадает даром", – бормотал Тим, щёлкал кнопками, играл регуляторами и, наконец, настроил изображение.

Включая запись, он довольно ухмылялся и бормотал: "И пусть теперь рассказывают, кому хотят о его чистоте и невинности!" – и указал братьям на экран. Галь и Гай переглянулись, потом уже были не в силах отвести взоры от экрана. Увидев результат "работы" братьев Навзи, Галь удовлетворённо и злобно прошипел: "Ну, всё! Этот уже никогда красавчиком не будет… если ещё вообще будет… Его песенка спета… Больше нам в родню напрашиваться не посмеет! Не уверен, что найдётся женщина, которая на него посмотрит без омерзения ". …Окровавленной грудой, без чувств и почти без дыхания Ноам лежал на покрытом грязью и кровью полу. Его мучители куда-то испарились. Гай, увидев, во что превратился совсем недавно симпатичный и застенчивый парнишка, ужаснулся, даже ощутил позывы к рвоте и, нервно сглотнув, пробормотал: "Так значит, они с каждым могут сделать такое…" Тим тихо откликнулся: "Брось, детка, будь проще! Из того, что вы сейчас видели, мы с Офелией сотворим та-акую сенсацию – пальчики оближешь!

Это будет покруче так называемого "побега"! Эти кадры, конечно, показывать будем только кому надо и когда надо!.. Но вы – молчок!!!" – "Ещё бы!"

…Он лежал на грязном топчане и медленно всплывал из небытия, горел и бился в ознобе. Сначала он ощутил себя, покрытого грязной коркой, как бы подвешенного внутри обжигающе-ледяного, изнутри утыканного иголками кокона в багровом океане густой, жгучей боли. Кокон то погружался в бешено вращающийся водоворот, то всплывал, натыкаясь на острые куски льда. Он прохрипел разбитым ртом: "Пи-ть…

Па-па… пи-и-ить…" Ему думалось: стоит хлебнуть хоть глоток чистой воды, и сразу станет легче, тело перестанет гореть и одновременно колотиться в жутком ознобе, а боль, перекатывающаяся и пульсирующая по всему телу, то тут, то там режущая, как ножом, будет не столь нестерпимой. Никак не удавалось сосредоточиться на мысли, где он, что с ним, что было. Осколки странных и диких мыслей то выскакивали, мелькнув на мгновенье в затуманенном сознании, то снова тонули в вязком, тускло-багровом болоте. Багровый прожектор, меняя зловеще-жуткие оттенки, то и дело сыпал искры в глаза, на которые тяжёлым грузом давили веки…

Потом он ощутил, что лежит в липкой, вонючей, грязной луже, всё тело словно режут ножами или прижигают металлическими штырями. Даже слабая мысль о движении причиняла нестерпимую колющую боль. Он не знал, что остатки одежды, едва прикрывающие тело, превратившееся в сплошную, кровоточащую рану, были пропитаны кровью, продолжающей медленно сочиться из ран…

В момент жуткого просветления, он понял, что жизнь из него вытекает по каплям, и ему страшно захотелось убедиться, что он ещё жив. Он подумал: во что бы то ни стало надо хотя бы шевельнуть рукой или ногой, повернуться на бок, приоткрыть глаз. Последнее ему никак не удавалось, ощущение было такое, что веки кто-то придавил толстыми, тяжёлыми валиками, а ресницы склеил намертво каким-то прочным составом, это была его кровь. Вокруг него зависли и колыхались тихие, вкрадчивые силонокулл-пассажи и далёкое громыханье бутылок по булыжной мостовой перемежались заунывными завываниями гигантской гребёнки "Петеков", их сменяли фанфарические речёвки Арпадофеля. Он мельком вспомнил рассказы отца и друзей о фанфаротории, и он увидел – вокруг него извиваются тонкие спиральки всех оттенков грязно-багрового. Мелькнула и тут же улетучилась мысль: "Они что, поменяли подобающую цветовую гамму?" Ему была почти безразлична вакханалия звуков вокруг него, его трясло, мучил сильный жар. Он пытался вспомнить слова из псалмов, молитвы, но они то складывались во вьющиеся перед глазами строки, то ускользали, разбегаясь в разные стороны, словно бы дразня. Кружилась голова, словно налитая свинцом, он был одержим одной мыслью: выплыть, непременно выплыть из забытья, очнуться…

Отчётливой вспыхнуло: "Где я? Куда я попал?" Он помнит, что его привели в комендатуру дубонов где-то, ему казалось, недалеко от старой "Цедефошрии". Может, они заблудились в этих кошмарных лабиринтах? А кто – они? Тут же перед глазами, как из густого тумана, всплыло лицо Ширли. "Неужели и её схватили?…Что-то не то я сделал… Нельзя было её оставлять…" – эта мысль всё отчётливее колотилась в мозгу, причиняя нестерпимую боль, но вскоре куда-то ускользнула, как он ни пытался её задержать вместе с видением Ширли, качающимся, как на волнах, перед глазами, придавленными тяжёлыми валиками век. Но как он оказался у этих озверевших человекообразных? Неужели это люди Аль… как-там-его?.. -Тарейфы?