Ксеноугроза: Омнибус - Питер Фехервари

Закрыв глаза, Шызик Реми отвернулся от кошмара и шагнул на скользкую, покатую поверхность справа от себя, доказывая, что на самом деле с головой у него всё в порядке.

— Сколько ещё, Ихо’нен? — требовательно спросил из окутанной тенями камеры путник, который стал узником.

— Недолго, но это уязвимый процесс, — ответил великан, носивший множество своих имен подобно савану из полуправд. — Я не рассчитывал, что его тело получит такие повреждения. Совершенная им последняя вылазка в улей оказалась несчастливой.

— Эта ошибка тоже в пределах твоих «допустимых параметров»? — уточнил заключенный.

— Нет, если он умрет, — признал Калавера.

Лёд

Обольстив, измучив и предав тебя, Истина окажется всего лишь очередной ложью.

«Пора», — распоряжение Пустого просочилось в череп Уджураха.

Спущенный с цепи, Горькая Кровь выскочил из своего логова в резервуаре из-под прометия и метнулся в вентиляционную систему. Его разум, наконец-то освобожденный от ненавистных оков смирения, пылал идеями уничтожения плосколицых. Это требовалось сделать быстро и незаметно, поскольку их было много, а схемы Пустого запрещали открытое столкновение. Уджурах не разбирался в них, но это не слишком беспокоило охотника, поскольку он и сам был запутанным созданием, которого привлекало скорее мастерство, чем жестокость резни. Голод понесся рядом с ним, пытаясь лишить формирователя подобного достоинства, — ведь голод думал только о пиршестве, — но Горькая Кровь посадил его на цепь и сделал своим оружием, а не господином.

«О, мы будем кормиться сытно и славно, высвобождая тайные семена-спирали их плоти, — пообещал Уджурах, — но сплетем нашу бойню с совершенством, легким как шепот!»

Он проскальзывал из вагона в вагон, то через вентиляцию, то по крышам, посматривая через окна или решетки на свою незрячую добычу, определяя численность и позиции, высчитывая перемещения и расстояния, собирая воедино разрозненные кусочки плана, разработанного за время сидения в тайнике.

И, наконец, охотник был готов.

— Целый день! — взревел дознаватель, ворвавшись в «императорское» купе. — Ты дал мне проспать целый день!

— Это было необходимо, Ганиил Мордайн, — возразил Калавера, который ждал в центре помещения, точно там же, где и в первый раз. — Не получив отдыха, твое тело могло бы катастрофически отключиться.

Космодесантник смотрел на него, как человек, изучающий насекомое со сломанным крылом.

— Даже сейчас, судя по твоим метаболическим показателям, ты в значительно ослабленном состоянии.

Мордайн осекся; его бушующая ярость присмирела, стоило дознавателю вновь оказаться лицом к лицу с этим таинственным существом. Как и всегда, логика Калаверы оказалась раздражающе неопровержимой. Ганиил заставил себя посмотреть в глаз циклопа, удивляясь, почему никогда прежде не интересовался происхождением ока. Несомненно, оно не могло быть стандартным…

— Это аугментация редкого и чудесного происхождения, — ответил Калавера.

— Что…?

— Твои глаза, в отличие от моего, выдают мысли хозяина, Ганиил Мордайн.

Какое-то время они молчали, пока дознаватель пытался набраться смелости для продолжения расспросов. «Действительно ли мне нужно знать эту правду именно сейчас?»

— Я хочу видеть узника, — потребовал он вместо этого.

— Как пожелаете, дознаватель, — великан отдал ему легчайший поклон.

— Ты согласен? — Ганиил не смог скрыть удивления.

— Да. Уже пора.

Андре «Железнопалый» Пава, доживший аж до тридцати одного года, был намного старше остальных бойцов роты, но зрелость лишь закрепила его статус изгоя. В среднем, очень немногие Акулы дотягивали до двадцати пяти, не говоря уже о четвертом десятке. Фактически, такая перезрелая старость считалась у ивуджийцев несколько постыдной, но им никак не удавалось уйти от простой истины: Пава был слишком полезен, чтобы его потерять. Поэтому каждый последующий командир оберегал Андре, даже Арманд Узохи, самый двинутый офицер на памяти гвардейца.

Хотя этот фаворитизм не прибавил Железнопалому симпатии товарищей, они не были слепы к его талантам. К кому бы ещё пошли бойцы с забарахлившими пушками или пикт-регистраторами? В рядах ивуджийских полков было немного приписанных техножрецов, так что человек с техническими способностями являлся драгоценным, пусть и нелюбимым ресурсом.

Тихо напевая, Пава наблюдал за панелью управления перед собой и наслаждался калейдоскопом рычагов, штурвалов и циферблатов, покрытых хитроумной резьбой. Хотя ему никогда бы не удалось раскрыть глубинные секреты механизмов Цепного Поезда, Андре уже понимал его очертания. Потребовалось немного поэкспериментировать, но в итоге ивуджиец разгадал правильные вводные мантры для пробуждения машинного духа и умолил состав понестись надо льдом. После этого он продолжил улучшать свои навыки управления, действуя методом проб и ошибок, рассчитывая, что врожденный дар поможет ему задобрить механизм. Этот процесс бодрил Железнопалого, и в какой-то момент он понял, что никогда в жизни не был так счастлив. Здесь, в кабине рулевого, боец находился бесконечно далеко от злобных взглядов и завуалированных оскорблений своих так называемых товарищей.

Что-то тяжелое ударило по крыше вагона. Озадаченный Пава выглянул в скошенную смотровую щель, пытаясь разобраться в белом шуме метели и темноты. Над головой гвардейца раздалось царапанье, а затем лязг, с которым незваный гость скользнул на наружную площадку для техобслуживания. Кто бы это ни был, теперь он оказался между Андре и остальным составом. Внезапно Железнопалый осознал, насколько он одинок здесь, в кабине рулевого.

Он ещё пытался вытащить лазпистолет, когда распахнулась торцевая дверь.

Сержант Хизоба пробирался через сборище молчаливых солдат, втиснутых в вагон-казарму, и, бдительно выискивая признаки расхлябанности, делал очередной подсчет по головам. Некоторые бойцы молились, стоя на коленях, остальные же искали мудрости в писаниях Отца Терры, с торжественно-хмурым видом читая духовные памятки. Те, кто был посвящен в практики Нефритовой Струны, сидели в скрюченных позах и, закрыв глаза, медитировали на свои проступки. После бесчинства в салон-вагоне все они осознали угрозу порчи, преследовавшую ивуджийцев с момента посадки на магнитоплан.

«Иногда я чувствую, что сам поезд наблюдает за нами, будто злобный дух, — мрачно подумал Тьерри, — испытывает и соблазняет нас тысячью блестящих ловушек. Серебряный змей…»

Сержант по-прежнему сгорал от стыда, вспоминая проявленную нерадивость, но его окружали коварные и плодовитые семена разложения — от сладострастных картин, украшавших пассажирские купе, до превосходного алкоголя и экзотических деликатесов, упакованных в грузовых вагонах. Но хуже всего было ослепительные богатства, накопленные здесь! В первые дни многие Акулы набили себе карманы награбленным добром и склонялись под его тяжестью, будто свиньи, разжиревшие на позолоченных помоях, но Хизоба положил этому конец. Он пронаблюдал за тем, как всё воры до последнего выкинули свои безделушки за борт.

«Змей ненавидит меня за это, — решил Тьерри, — но и боится тоже».

Он уже добрался до передней стенки вагона, насчитав всего шестьдесят три Акулы. За вычетом тех, кто занимал посты вдоль поезда, здесь должно было остаться шестьдесят четыре бойца. Реми так и не нашелся. Парень, наверное, где-то отсыпался после очередного приступа трясучки, но никто не мог вспомнить, когда видел его в последний раз, и Хизоба поневоле забеспокоился. Сержант помедлил, не желая отвлекать товарищей от молитв.

«Сам его отыщу, — решил Тьерри. — Всё равно уже пора делать обход».

Вздохнув, он потянулся за своей шинелью с меховой оторочкой.

Сгорбившись над забрызганным кровью пультом управления, Уджурах дернул за рычаг в конце шестого ряда и завершил последовательность, которую вложил ему в голову Пустой. Где-то в хвосте состава разомкнулись магнитные крепления, и последний вагон повис на волоске. Чтобы оборвать его, потребуется личное вмешательство.

«Вот так машины расплетены и беззащитно разложены, поскольку глупы они!»

Формирователь наслаждался саботажем, поскольку разъединение вещей, состоящих что из плоти, что из металла или мыслей, было его истинным призванием. Весело ухнув, он прыгнул ко входу в купе и задержался у порога, смакуя повисший в воздухе сладкий аромат освобожденного мяса. Горькая Кровь хорошо поработал здесь.

— Святой Трон! — прошептал кто-то позади него.

Резко развернувшись, Уджурах оказался лицом к плоскому лицу с добычей, стоявшей на внешней площадке. Охотник метнулся вперед прежде, чем дозорный успел схватиться за оружие; его зазубренный клюв оторвал созданию морду в промельке багрянца, а парные клинки вонзились зверю в плечи, приковав того к месту. Не обращая внимания на судорожные подергивания изуродованного существа, Горькая Кровь поднял пойманную жертву и, гневно каркнув, сбросил её с поезда.