Укрощение королевы - Грегори Филиппа

– Если вы не любите меня, я не хочу жить, – говорю я дрожащим голосом. – В моей жизни нет больше смысла. Если вы не любите меня, мне остается только могила.

Король явно возбужден; он ерзает на своем скрипящем кресле, чтобы лучше меня видеть. Я немного изгибаюсь на кровати, чтобы мое платье распахнулось, откидываю волосы назад, и платье как бы невзначай сползает с моего плеча, но я делаю вид, что не замечаю, как он смотрит на мою кожу, на открывшееся полукружие груди. Я страдаю и задыхаюсь от горя.

– Жена моя, – говорит он. – Жена моя возлюбленная…

– Скажите, что еще любите меня, – не унимаюсь я. – Скажите, ибо я умру, если вы меня не любите.

– Любимая, – сдавленным голосом повторяет Генрих. – Ты моя любимая.

Он не может выбраться из своего кресла, чтобы достать меня. Я сползаю к краю кровати, к которому прислонено его кресло, и он протягивает ко мне руки. Я льну к нему, ожидая, что король прижмет меня к себе, обнимет, но вместо этого он начинает лапать меня как неловкий мальчишка, путаясь в завязках моего платья. Вот он развязывает одну и хватает меня за холодные груди, щупая их, как торговка яблоки. Он не хочет обнимать меня, ему нужно другое. Я неуклюже встаю перед ним на колени, и Генрих начинает мять меня так, словно доит корову. Он улыбается и хрипло произносит:

– Можешь прийти ко мне сегодня вечером. Я тебя прощаю.

Я веду дам на ужин почти в полном молчании. Даже самые молодые и плохо информированные уже знают, что сегодня случилось что-то страшное, и я лежала в постели почти при смерти, и что сам король снизошел до визита ко мне. Значит ли это, что у нас все в порядке, или что нам грозит неминуемая катастрофа, не знает никто. Даже я.

Я оставляю дам в своей приемной перешептываться и сплетничать и иду переодеваться в свое богатое вышивкой шелковое ночное платье перед визитом к королю.

Мне помогают только Нэн и моя кузина Мод Лейн.

Мы проходим через огромную королевскую приемную во внутренние комнаты. Спальня короля оказывается перед нами. Король уже находится там со своими друзьями, но ни лорда Ризли, ни епископа Гардинера среди них нет. Уилл Соммерс сидит перед стульчиком, о который опирается больная нога короля, в странной позе, словно пес на задних лапах, сохраняя первое молчание. Увидев меня, он вытягивает руки вперед и укладывается на пол, словно пес, улегшийся у ног хозяина. Его голова и руки оказываются почти под ногой короля. Запах там должен быть просто невыносимый. Я смотрю на Уилла, распростертого на полу, а он поворачивает ко мне голову и смотрит на меня без тени улыбки.

– Ты лег очень низко, Уилл, – говорю ему я.

– Да, – отвечает он. – Я считаю, что так будет лучше всего.

Его взгляд возвращается на короля, и я замечаю, что Генрих, восседающий над ним, прожигает глазами нас обоих. Его фавориты сидят на стульях по обе стороны от него, и Энтони Денни встает, чтобы уступить мне место у камина, где блики от пламени так эффектно играли бы на моей коже.

От меня явно ожидают публичных извинений. Нэн и Мод молчаливо сидят на скамье возле стены, так низко, что кажется, они стоят на коленях.

– Мы тут обсуждаем реформу Церкви, – внезапно говорит Генрих. – И о том, способны ли женщины-евангелистки, которые так громко говорят возле собора Святого Павла, произносить такие же проповеди, как священнослужители, потратившие годы на обучение в университетах.

Я качаю головой.

– Я не могу об этом судить, я их не слышала.

– Никогда, Кейт? – уточняет он. – Разве никто из них не приходил к тебе изображать проповеди и петь гимны?

Я качаю головой.

– Может, одна или две приходили… Я уже и не упомню.

– Но что ты думаешь о том, что они говорят?

– О, милорд, как я могу судить об этом? Я должна буду сначала испросить вашего мнения.

– А своего мнения у тебя что, нет?

– О, милорд муж мой, как же мне об этом судить, если у меня простое образование леди и разум женщины? Мужчины созданы по образу и подобию Бога, а я всего лишь женщина и уступаю вам по всем параметрам. Я всегда и во всем полагаюсь на вас, Ваше Величество, вы мой правитель и вы глава моей Церкви.

– Но, судя по всему, Кейт, ты возомнила себя ученой, чтобы во всем нас поучать, – с раздражением бросает он. – Ты же споришь со мною!

– Нет, нет, – торопливо говорю я. – Я всего лишь хотела отвлечь вас от болей! Я позволила себе говорить, только чтобы вас развлечь. По-моему, женщине не подобает учительствовать, и тем более немыслимо учить того, кто является ей мужем и господином.

Энтони Денни осторожно кивает головой: я говорю все правильно. Уилл медленно выпрямляет руки, словно тоже подтверждает это. А король теперь готов к тому, чтобы его умиротворяли. Он окидывает всех присутствующих внимательным взглядом, чтобы удостовериться: все ли это слышали?

– Это правда, милая? – требует он подтверждения.

– Да, о да, – говорю я.

– И у тебя на уме не было ничего другого?

– Никогда!

– Тогда подойди и поцелуй меня, Кейт, потому что мы с тобою помирились и так же дружны, как прежде.

Я подхожу к нему, и король подтягивает меня к себе так, что я почти сажусь к нему на колени, а он утыкается носом мне в шею. Я продолжаю улыбаться, и Уилл постепенно встает на ноги.

– Можете нас оставить, – тихо говорит Генрих, и его лорды кланяются и выходят, пока пажи готовят комнату к ночлегу. В подсвечники вставляют новые свечи и расставляют их по спальне, и комнату заливает мягкий мерцающий свет. В камин подбрасывают поленья и освежают благовония. Теперь здесь пахнет имбирем и корицей.

Нэн подходит ко мне, якобы для того, чтобы поправить мне волосы.

– Делай то, что нужно, – говорит она. – Я подожду тебя снаружи. – Она кланяется и выходит.

Позади меня пажи готовят кровать для короля. В обычный ритуал входит непременное протыкание матраса мечом и катание по нему в поисках затаившегося там убийцы, и согревание свежих простыней грелкой. Наконец они замирают по обе стороны от кресла короля, чтобы помочь ему лечь. Недалеко от кровати они оставляют блюдо со сладостями и графин вина, чтобы я налила его королю, когда он того захочет.

Я расправляю тонко вышитое платье из темного шелка и сажусь возле огня, ожидая, когда он пригласит меня подойти к его огромной кровати. Я нервничаю и думаю, что эта ночь походит на мою первую брачную ночь с королем, когда я так боялась его прикосновения. Теперь я к нему привыкла и не жду от него ничего, что могло бы меня напугать. Я знаю, что должна буду принять его влажные ласки, целовать его и не морщиться от его гнилостной слюны. Мне кажется, что он испытывает слишком острую боль и находится под действием сильных лекарств, чтобы ожидать того, чтобы я забралась на него, поэтому меня ожидает только необходимость улыбаться и изображать страсть. Это я могу сделать. Ради моей безопасности и безопасности тех, кто зависит от этого тирана, я могу растянуть на дыбе свою гордость и вырвать суставы у своего стыда.

– Итак, мы с тобою друзья, – говорит Генрих, склоняя голову набок и любуясь темным шелком моего платья, через который просвечивало белое белье. – Но я считаю, что ты очень плохо себя вела. Я думаю, что ты читала книги, которые были запрещены, и слушала проповеди, которые распространяли ересь.

Я могу стерпеть и обращение со мною как с нерадивой ученицей за свою научную работу. Я склоняю голову.

– Простите меня, если я сделала что-то неправильно.

– А ты знаешь, что я делаю с девочками, которые плохо себя вели? – шаловливо спрашивает король.

Все мысли в моей голове разлетелись кто куда. Он никогда так раньше со мною не разговаривал, унижая меня и делая себя идиотом. Но я не могу позволить себе воспротивиться.

– Я не думаю, что плохо вела себя, милорд.

– О нет, плохо, очень плохо! Так ты знаешь, что я делаю с девочками, которые плохо себя вели? – спрашивает он снова.

Я качаю головой. Кажется, у него начинается старческое слабоумие. Это мне тоже придется перетерпеть.