Укрощение королевы - Грегори Филиппа

– Это не сработает, – возражает доктор. – Он велел запереть двери. Он не примет ее.

– Это ее единственный шанс. Если ей удастся попасть к нему и показать себя смиренной… более смиренной, чем мир вообще видел женщину. Кейт, тебе придется ползать перед ним, ставить его обувь себе на пальцы…

– Я буду ползать, – обещаю я.

– Он уже сказал, что не станет ее принимать, – неловко заметил доктор. – Стражники уже получили приказ не впускать королеву.

– Он так же запирался от Китти Говард, – вспомнила Нэн. – И от королевы Анны.

Они замолчали. Я смотрю то на одного, то на другого и никак не могу придумать, как мне быть дальше. В голове бьется только одна мысль: за мной придут, чтобы отвести меня в Тауэр, и мы с Анной Эскью станем пленницами одной холодной тюрьмы. И из моего окна по ночам будут слышны ее стоны и крики боли. Мы будем ожидать смертельного приговора в соседних камерах, и я смогу услышать, как ее поведут на костер, а она услышит, как мне строят виселицу на холме.

– Подождите, а что, если его убедить прийти к вам? – неожиданно предлагает доктор Уэнди. – Скажем, он подумает, что вы больны…

Нэн тихо вскрикивает.

– Если вы скажете ему, что она так страдает от горя, что может умереть, и что просит последней возможности увидеть его перед смертью…

– Как королева Джейн в родильной горячке, – уточняю я.

– И как королева Екатерина, последние слова которой были о том, что она хотела его видеть, – добавляет Нэн. – Беспомощная женщина, при смерти от переполняющего ее горя…

– Он может прийти, – соглашается доктор.

– Вы можете это сделать? – бросаюсь я к нему. – Вы можете убедить его в том, что я отчаянно хочу увидеть его и что сердце мое разбито?

– И что он проявит великое благородство, если ответит на просьбу умирающей королевы и все будут им восхищаться!

– Я попробую, – говорит он. – И сделаю это прямо сейчас.

Я вспоминаю, что Томас советовал мне никогда не плакать при короле, потому что Генрих любит вид женских слез.

– Скажите ему, что я вне себя от горя и что плачу не останавливаясь, – говорю я.

– Спешите, – говорит Нэн. – Когда Ризли придет ее арестовывать?

– Не знаю.

– Тогда идите прямо сейчас.

Доктор подходит к двери, а я вскакиваю и беру его за руку.

– Только не подвергайте себя опасности, – прошу я, хотя мне больше всего хотелось приказать ему сделать все, что могло бы меня спасти. – Не рискуйте. Не стоит говорить им, что вы меня предупредили.

– Я скажу, что услышал, будто вы больны и страдаете от горя, – говорит он, глядя на мое лицо в потеках от слез и испуганные глаза. – И скажу, что он разбил ваше сердце.

Доктор кланяется и выходит из моей комнаты в приемную, где меня уже ожидают дамы, сидя в полном молчании и пытаясь угадать, придется ли им давать показания в очередном суде по обвинению очередной жены Генриха, который должен закончиться вынесением смертного приговора.

– Распусти волосы, – быстро говорит Нэн. Она посылает одну служанку распускать и расчесывать мне волосы и, открыв дверь, отправляет другую за моим черным шелковым ночным платьем с разрезными рукавами.

Затем сестра выходит сама и возвращается, когда приходят еще две служанки, чтобы поправить постельное белье и взбить подушки.

– Благовония, – бросает она, и ей подают кувшин с розовым маслом и перо, чтобы разбрызгать его по простыням. Затем поворачивается ко мне. – Подкрась губы, только совсем чуть-чуть. И капни белладонны в глаза.

– У меня есть капли, – говорит одна из фрейлин и отправляет служанку бегом в свои комнаты.

В это время возвращается моя служанка с ночным платьем. Я снимаю свою повседневную ночную рубаху и надеваю шелковую, и ощущаю холод прикосновения шелка к коже. Нэн завязывает ленты возле горла и ниже, оставляя одну не тронутой, чтобы была видна моя белая кожа на фоне черноты шелка и чтобы угадывалась форма моей груди. Затем опускает волосы мне на плечи – рыжеватые локоны мерцают на черном шелке – и закрывает ставни, чтобы атмосфера в комнате стала более интимной.

– Принцесса Елизавета должна сидеть в приемной и читать рукописи короля, – бросает она через плечо, и кто-то тут же выскакивает из комнаты, чтобы пригласить принцессу на отведенное ей место. – А мы оставим тебя одну, – тихо говорит она мне. – Я буду здесь, когда он придет, но потом выйду. Я постараюсь забрать с собой его пажей. Ты знаешь, что тебе делать?

Я киваю. Мне холодно в этом шелковом платье, и я побаиваюсь, что покроюсь гусиной кожей и начну дрожать.

– Начинай в кровати, – советует Нэн. – Я вообще сомневаюсь, что ты сможешь стоять на ногах.

Она помогает мне забраться на кровать. Аромат роз кажется почти удушающим. Сестра расправляет ночное платье и немного распахивает его спереди, чтобы король мог видеть мои стройные голени и округлость лодыжки.

– Не искушай его слишком, – предупреждает она. – Инициатива должна исходить от него.

Я откидываюсь на подушках, а она сбрасывает один из локонов мне на голую белую кожу плеча.

– Это омерзительно, – говорю я. – Я ученый и королева. Я не шлюха.

Она кивает с таким же видом, с которым свинопасы ведут свинью к борову.

– Да, да.

Из приемной до нас доносится скрежет и стук колес королевского кресла, затем дамы приветствуют короля, и он отвечает им смущенным «доброе утро» и приветствует принцессу Елизавету, которой хватает ума не стрелять глазами по сторонам, а всячески изображать прилежание.

Стражники открывают для него дверь в мою спальню, и король въезжает внутрь, выставив вперед свою больную ногу. С ним вместе в комнату проникает пропитанный запахом гниющей плоти воздух.

Я предпринимаю попытку подняться с кровати, но падаю обратно на подушки, слишком слабая и слишком оглушенная его появлением в своей спальне. Затем поворачиваю к нему свое заплаканное лицо, а Нэн вытаскивает пажей из комнаты и кивает охранникам, чтобы те закрыли за выходящими двери. Мы с королем остаемся наедине.

– Доктор сказал, что ты заболела, – угрюмо бросает он.

– Не надо было им вас беспокоить… – Мой голос срывается на всхлипывание. – Вы оказываете мне такую честь своим приходом…

– Ну конечно, я приду проведать свою жену, – говорит король, обрадованный мыслью о собственном великодушии к супруге, не сводя взгляда с моих ног.

– Вы так добры ко мне, – шепчу я. – Вот почему я так…

– Так что, Кейт? Что случилось?

Я начинаю заикаться, я действительно не знаю, что и как сказать, чтобы вызвать у него жалость, если не сострадание. А потом решаюсь:

– Если я не угодила вам, я хочу умереть.

На лице Генриха неожиданно появляется такое же выражение, какое у него возникало от телесных удовольствий. Совершенно случайно я обнаружила то, что доставляет ему самое большое удовольствие и о чем я до сих пор не знала. Редкостная удача позволила мне нащупать самое сердце, самую основу его влечения к женщине.

– Умереть? Кейт, не говори о смерти. Тебе не надо говорить о смерти. Ты еще молода и здорова. – Его взгляд шарит по моим ногам. – Почему же такая молодая и красивая женщина, как ты, говорит о смерти?

«Потому что ты – Синяя Борода из моих ночных кошмаров», – хочется сказать мне. Ты – Синяя Борода, а твоя жена, Трифина, открыла запертые двери твоего замка и нашла твоих мертвых жен, лежащих в кроватях. Потому что теперь я знаю наверняка, что ты – женоубийца, ты безжалостен. Потому что твоя самовлюбленность настолько нетерпима к наличию у других своего мнения, или забот, или даже просто имени, что ты готов из-за этого убить. Ты – единственное солнце на собственном небосклоне. Ты – естественный враг всему тому, что тобою не является. В глубине души ты настоящий убийца, и единственное, чего ты хочешь от жены, – это полное подчинение, послушание вплоть до принятия смерти, которую ты сам ей и выбираешь. У нее не будет иного выбора, потому что ты ей его не оставишь. Ты будешь единственным хозяином и повелителем. Ты никому не позволишь быть собой. Твои друзья должны быть твоими подражателями, и единственный долгожитель в твоей свите – это твой шут, который в открытую объявляет себя безмозглым, лишенным разума. Ты не выносишь ничего, что не напоминало бы тебе тебя. Ты прирожденный женоубийца».