Обнаров - Наталья Троицкая

– Вряд ли. Ох, трудно одному мне с вами будет! Горячие вы, девчонки! Но кто сказал, что Сергей Беспалов боится трудностей?! Давайте еще по рюмашечке хлопнем и погнали.

Выехав на МКАД, Обнаров нажал на газ. Он гнал все быстрее, быстрее и быстрее. Неведомая сила влекла его туда, назад, к ней. Он не сбросил скорость и на ночном шоссе, и на улочке, ведущей к дому.

Въехав во двор, он сразу же увидел «скорую» возле своего подъезда.

– Тая… – прошептал он, и не дожидаясь лифта, что было сил бросился вверх по лестнице.У дверей квартиры сердце перестало колотиться как бешеное, оно теперь ударяло через раз, подрагивая, точно трусливый заячий хвост. Ноги сделались ватными. Он дернул на себя ручку двери. Дверь была заперта. Суетливыми руками он стал искать по карманам ключи, наконец, нашел, уронил, поднял, опять уронил, поднял, выбрал нужный ключ и стал торопясь открывать замок. В квартире было тихо и темно. Осторожно, на цыпочках, он прошел в спальню. Жена спала, трогательно обнимая сынишку. Он привалился лбом к дверному косяку: «Господи, спасибо тебе!»

Обнаров проснулся оттого, что жена тормошила его за плечо.

– Костя, вставай. Уже семь часов. Опоздаешь. Талгат Сабирович опять будет звонить и ругаться по-узбекски.

Обнаров сел. Кожаный диван под ним жалобно скрипнул. Он огляделся. Пиджак лежал рядом на полу. Один ботинок валялся у входа в гостиную, другой – в центре, прямо посередине ковра. Гостиная была пуста, точно и не было совсем той, которая его разбудила. Вчерашний вечер и прошедшая ночь напомнили о себе гадким горьким привкусом во рту, комом тошноты в горле и адской тупой болью в висках.

Нервно взъерошив волосы, чертыхнувшись, Обнаров пошел на кухню.Жена выкладывала ему на тарелку овсяную кашу. Яичница, пожаренная с беконом, как он любил, уже стояла на столе, заботливо накрытая стеклянной крышкой. Эта милая, повседневная мелочь сейчас почему-то раздражала, как раздражало это ее покорное внимание. Он бы понял, если бы жена стала пенять ему, выговаривать за вчерашнее, если бы устроила сцену за то, что не ночевал дома. Но эту кроткую амебообразность, это библейское всепрощение ему было видеть тошно.

Обнаров взял приготовленную для него бутылку минералки, приложился к горлышку, выпил половину и громко рыгнул.

Жена поставила пустую кастрюльку из-под овсянки в мойку и повернулась, чтобы уйти. Он поймал ее за руку.

Она остановилась. Теперь она просто стояла и ждала, не показывая ни внимания, ни недовольства.

– Я не помню, говорил или нет, что заказал билеты на послезавтра, – сказал он, чтобы с чего-то начать.

– Какие билеты? – голос был ровным, бесцветным.

– В Хайфу.

– Нет. Не говорил.

Жена осторожно высвободила руку и пошла в спальню, откуда доносилось хныканье сына.

– Мама завтра приезжает поездом в двенадцать. Она присмотрит за Егором, – сказал он вслед жене и пошел в ванную.

– Стоп! Перерыв пятнадцать минут.

В растянутой на снегу палатке Саддулаев сел к монитору и стал внимательно смотреть только что отснятый материал. Он смотрел, хмурился, опять смотрел, и опять хмурился, наконец, что-то недовольно пробормотал по-узбекски.

– Талгат Сабирович, может, чаю? – чтобы сгладить фон, предложила помреж Валя. – У меня цейлонский, с шиповником.

– Мне только шиповника тут… – едва сдерживаясь, гаркнул Саддулаев. – Костю позови!

Просмотрев вместе с Обнаровым запись еще раз, Саддулаев выругался по-узбекски и, ткнув пальцем в монитор, сказал:

– Костя, прости, я не понимаю, что ты играешь! Это, по-твоему, выдержка? Это, по-твоему, дипломатия? У тебя за спиной шестнадцать человек заложников. Ты бандитам хамишь, дерзишь и вообще посылаешь на хрен тех, кто может тебя и еще шестнадцать человек в любой момент по стенке размазать! Ты постоянно провоцируешь их! Ты так наехал на бандитов, что мне их жалко стало! Я тебя сам сейчас шлепну! Ты мне шестой дубль портишь. Валя! – крикнул он помрежу.

– Да, Талгат Сабирович, – тут же услужливо откликнулась та, просунув голову в палатку.

– Принеси мне пистолет. Быстро! Я Обнарова пристрелю.

– Не ругайся, Талгат. Вернусь из Израиля – доснимаем.

– Какой «доснимаем»?! Натура уходит. Снег тает. Смотри, дорога рухнула, лужи стоят. Слушай, какой «доснимаем»?! Это только по календарю февраль. Не бывает февраля с температурой в плюс пять. Через две недели здесь растает все. Работы на час осталось. Соберись, черти бы тебя побрали! Валя!!! – опять крикнул он.

– Уже несу, Талгат Сабирович! – откликнулась та и, юркнув в палатку, протянула Саддулаеву пистолет. – Вот. Как просили.

Последовала немая сцена. Саддулаев не сразу ухватил суть, поэтому какое-то время тупо смотрел на пистолет в руках помрежа и «переваривал».

Обнаров взял пистолет и бросил в руки режиссеру-постановщику.

– Не могу я работать, Талгат. Не мытарь ты меня. Отпусти.

– Как отпусти? Куда отпусти? У меня график! У меня бюджет! У меня не частная лавочка. Кинобизнес не может зависеть от твоих, Костя, капризов! Ты, как Шерстнёв, уважаемых людей подставляешь! Ты на горло мне наступаешь! Я перед тобой сверхзадачи не ставлю. Просто работай!

Саддулаев поднялся, рассерженно топнул ногой. Он хотел еще что-то сказать, но передумал, безнадежно махнул рукой и вышел из палатки.

Андрей Шерстнёв протянул режиссеру руку.

– Здравствуй, Талгат! Не ожидал?

Саддулаев окинул его цепким взглядом. Шерстнёв был пьян, но старательно пытался это скрыть.

– Я вижу, Андрей, у тебя прогресс намечается. Ты сегодня не в стельку. Так, навеселе…

Воодушевленный рукопожатием, Шерстнёв увязался следом.

– Ехал мимо, вижу, ребята твои. Думаю, не прогонишь. Я ведь…

– Витя, готовь свет! – крикнул Саддулаев и погрозил кому-то кулаком. – Звучки, на двадцать четвертой сцене звук, как из преисподней. Я вам, бездельникам, поставлю день простоя. Все на исходную! Три минуты. Гримеры, чтобы мне ни одного блестящего носа и замерзшей морды! Мираб, снимаем сразу с трех точек. Витя, я тебе русским языком сказал, проверь свет!

По съемочной площадке он шел точно полководец среди полков перед началом сражения.

– Талгат Сабирович, нужно подписать, – девушка-бухгалтер сунула в руки Саддулаеву ведомость.

– Видел твоего «Капитана». На премьере, правда, не был. Мне пиратскую копию принесли, – заплетающимся языком Шерстнёв старательно выговаривал слова. – Представляешь, я смотрел и плакал…

Саддулаев вернул бухгалтеру ручку и подписанную ведомость, спросил: