Один триллион долларов - Андреас Эшбах

– Мне некогда.

– Нам нужно с вами поговорить, – сказал Джон.

Скупщик рыбы пнул мопед.

– Я сказал, мне некогда, – грубо рявкнул он. – Вы что, плохо слышите?

Пронзительный женский голос прокричал ему что-то из темноты дома, на что он ответил гневной тирадой, в которой то и дело слышалось «О!» и «Ого!». Потом он стал прокручивать стартер своего мопеда, снова и снова, но безуспешно.

Джон дал Марко знак заглушить мотор. За спиной мужчины появились две маленькие девочки из тени лавки, в которой виднелись некогда крашенные синей краской деревянные ящики, а в ящиках – рыба, уложенная во льду. Запах соли мешался с запахом плохо сгоревшего выхлопа.

– Мы хотим поговорить с вами о вашем бизнесе, – настойчиво объяснил Джон. – О кредитах, которые вы даете рыбакам. И о…

В это мгновение из дома раздался крик, от которого кровь стыла в жилах. Кричала женщина, резко, пронзительно, страдальчески.

– Проваливайте отсюда! – прикрикнул Балабаган на Джона. – Понятно, нет? У меня сейчас нет времени.

Джон смотрел на него, на покосившийся дом, слышал крик, отдающийся во всех закоулках его памяти. Он беспомощно оглянулся на остальных.

– Джон, – Патрисия просунулась между передними сиденьями. – Спросите его, может, его жену надо отвезти в больницу?

– Почему вы так решили?

– Она же кричит. Так кричит только женщина в родовых схватках.

Вскоре они ехали в Ломиао, ближайший город, где была больница. Марко гнал, насколько позволяли поршни и дороги, Джон и Бенино теснились на пассажирском сиденье, Патрисия и супружеская пара Балабаган – на заднем сиденье. Женщина обливалась потом, стонала, учащенно дышала, а живот у нее был такой, что одна могла заполнить все заднее сиденье. Выбоины и колеи на дороге были для нее сущей пыткой.

Через пятьдесят миль наконец показались окраины города, дико разросшиеся трущобы из волнистой жести, кишащие людьми, рекламными плакатами, велосипедами и мопедами. Балабаган нагнулся вперед и подсказывал, куда ехать, пока они наконец не добрались до здания, в котором безошибочно угадывалась больница. Скупщик рыбы побежал в приемный покой, его жена, мертвенно бледная, лежала на сиденье и непрерывно бормотала молитву, схватившись за живот. Патрисия поддерживала ее голову, и все в нетерпении смотрели в сторону широкой двери, откуда в любую секунду должны были выбежать врачи и медсестры.

– Наконец-то, – вырвалось у Марко, когда створка двери шевельнулась, но оттуда показался только отчаявшийся Балабаган, лепеча:

– У меня не хватает денег… Они не возьмут ее, если я не заплачу…

Джон полез в карман.

– Сколько нужно?

– Это стоит 650 песо, а у меня только 500.

– Вот десять долларов. Они здесь берут доллары?

– Не знаю. Я спрошу. – Он дрожал, снова входя в больницу, но, видимо, доллары приняли, поскольку тут же появились две медсестры с носилками и помогли роженице выбраться из машины.

Больницы во всем мире выглядят одинаково, думал Джон. Они припарковали машину немного дальше и теперь сидели в приемном покое в надежде, что либо появится Балабаган, либо кто-нибудь принесет весть, что происходит.

– Меня удивило, – сказал Джон Патрисии, – что вы знаете, как женщина кричит в родах.

Она весело приподняла брови, фото которых украшали любой парфюмерный магазин на земле.

– Что же в этом удивительного?

– Глядя на вас, не скажешь, что вы можете это знать.

– А что скажешь, глядя на меня?

– Ну… Вы должны быть выше таких вещей.

Она вздохнула.

– Неужто вы думаете, что де-Бирс моя настоящая фамилия? Меня зовут Патрисия Миллер, и я выросла в штате Мэн, самом унылом месте. У меня четыре младших сестренки, все они родились дома, все зимой и все ночью, еще до того, как успевала приехать акушерка. Я стараюсь избегать таких вещей, но я не могу быть выше их.

– Ах, вон что, – сказал Джон и почувствовал себя ужасно глупо.

Вскоре появился смущенный Джозеф Балабаган, комкая в руках свою бейсболку с надписью New York Yankees.

– Мне очень жаль, что я был с вами так невежлив, – сказал он и виновато сглотнул, – тогда как вас ко мне послало само небо, как я теперь понял… – Он кусал губы, делал резкие, неловкие жесты правой рукой, как будто отбрасывая что-то от себя. – Этот мопед! Он сведет меня с ума! Всегда, когда он нужен, он ломается. Надо его выкинуть. Да, я его выкину.

– Что с вашей женой? – спросила Патрисия.

Он обмахивался руками.

– Они говорят, уже лучше. Они говорят, еще три дня. А мне можно отправляться домой…

Смешанное чувство довольства и беспокойства наполняло Джона. Довольство, что своим внезапным появлением смогли помочь отчаянному положению женщины, а беспокойство – поскольку муж этой женщины был тот, кого он искал, но он совсем не соответствовал тому образу, который он составил себе по рассказам рыбаков. Балабаган не был ответом на его вопрос. Пусть он использовал рыбаков как свою добычу, но он сам был лишь звеном в цепи кормления. Они продвинулись на шаг дальше по паутине, но до самого паука они так и не добрались.

Он велел скупщику рыбы сесть и объяснил ему то, что они узнали о практике глушения рыбы динамитом на острове Панглаван, а также о практике кредита для рыбаков. По мере того как Джон говорил, Джозеф Балабаган становился все смиреннее, а когда речь зашла о динамите, испуганно огляделся.

– Послушайте, – тихо сказал он. – Что вы от меня хотите? Я только пытаюсь прокормить мою семью. Мне приходится требовать назад восемь песо за те пять, что я ссужаю, потому что большинство так и так никогда не возвращают долги. Что я должен делать? Я же не могу раздаривать свои деньги. И больше платить за рыбу тоже не могу, потому что иначе ничего не заработаю. О, мне так часто приходится покупать у них уже несвежую рыбу; я кладу ее в лед и надеюсь, что на рыбзаводе ничего не заметят. Но они часто замечают, и с меня вычитают деньги, и кто мне это возместит? Никто. Вы же видите, что я не богач. Будь я богаче, разве бы я довольствовался мопедом, который всегда ломается? Разве бы я просил у вас деньги на больницу?

– А откуда берется динамит? – спросил Бенино Татад.

Балабаган пожал плечами.

– Беру у одного полицейского. Я плачу ему и его шефу. Я продаю его рыбакам, которым он необходим. Он им необходим, потому что они хотят ловить больше; вот так. Ведь каждому хочется заработать больше.

– Вы знаете о том, какой вред наносит динамит коралловым рифам? – прошипел Бенино. – И что он разрушает основы пропитания рыбы?

– Коралловые рифы несъедобны, – ответил Балабаган и развел руками. – Если я не буду продавать им динамит, будет продавать кто-то другой.

– Этот рыбзавод, – снова вмешался Джон, – где он находится?

– В Сан-Карлосе. У них цены десятилетней давности, а за эти годы все сильно подорожало. Но мне больше некуда деться с моей рыбой. Если мне перепадает lapu-lapu, я могу продать ее в ресторан здесь, в Ломиао, но вся остальная рыба им не нужна. Я ничего не могу изменить. – Он покачал головой. – Я сам выплачиваю долги. И мне никто ничего не дарит, тем более банк.

Джон поперхнулся.

– Банк? Какой банк?

– Здесь, в Ломиао. И они не так терпеливы ко мне, как я к рыбакам, уж поверьте мне.

– И что вы выплачиваете?

Скупщик рыбы недовольно оглядел его.

– Кредит, известно, – сказал он неохотно.

– Кредит?

– А за что еще платят банку?

– И что это за кредит?

У скупщика был такой вид, будто он готов встать и уйти. Даже Бенино слышно вздохнул. Филиппинцы не любят такие вопросы в лоб, это Джон уже успел усвоить, но он уже не мог отступиться. Он пристально смотрел на скупщика, и тот сдался.

– Всегда на что-нибудь не хватает денег, – тихо сказал он. – Только я выплатил за морозильник для льда, как он сломался, и у меня не было денег на ремонт. Потом мне пришлось купить цистерну для бензоколонки… И так далее. – Он скривился. – Сейчас я едва поспеваю с выплатами. А теперь еще и вам должен.

Джон раскрыл ладони.

– Это я вам дарю. И вашей жене. – Его занимал рыбзавод. Возможно, это была следующая ступень эксплуатации. Может, они делают то же, что и Балабаган: используют свою монополию, пользуются тем, что рыботорговцам некуда деться, кроме них, дают им самые низкие цены и гребут таким образом…

– Знаете, – сказал Балабаган, – 27 процентов – это тоже немало.

– Что-что? – спросил Джон, думая о другом. – Какие 27 процентов?

– Ну, вы же сказали, если я даю пять песо за восемь, то это 60 процентов. Но мой банк берет с меня 27 процентов, да еще гарантия… Разве это мало?

Джон посмотрел на него с недоверием.

– 27 процентов? – переспросил он. – Здешний банк берет с вас двадцать семь процентов за кредит?

– Да.