Стеклянный ключ - Виктория Угрюмова

— Все правильно, — согласилась Тото. — Я и сама так думаю. И все-таки не худо бы отыскать эксперта. Это должно быть не очень сложно. Сохранилось ведь немало документов того времени. Только как это технически провернуть, чтобы не привлекать к себе преждевременно внимания? Надо обмозговать; теперь убивают и за меньшее, не только за подобный клад. Вы позволите, я возьму их с собой?

— Таточка! — ахнули тетушки. — А как же иначе?! Это ведь твоя и только твоя собственность. Мы только немножко подковырнули вон ту фиалочку. — И Липа торжествующе ткнула сухоньким пальчиком в изразец, в том месте, где они с Капой обнаружили скрытый механизм.

— И все-таки не верится, что я держу в руках письма, которые пришли из семнадцатого века!

— Да, — озорно согласилась Капа, — почта работает отвратительно. Вот и пенсию задерживают…

Телефонный звонок настиг ее у самых дверей.

— Таточка! — крикнула Капитолина Болеславовна. — Как хорошо, что ты не успела уйти. Это Андрей!

Татьяна схватила трубку с неподобающей ее возрасту и положению прытью и радостно произнесла:

— Да, здравствуй, милый.

— Здравствуй, — довольно сухо и отстраненно ответил он. — Послушай, я звоню, чтобы извиниться, но сегодня вечером я не смогу тебя увидеть. И завтра, вероятно, тоже.

— Что-то случилось?

Возникла небольшая пауза.

— Да, случилось, — наконец ответил Трояновский. — Я пока не могу рассказать, через пару дней вероятно. Я позвоню завтра, и мы договоримся о встрече.

— Я не могу ничем помочь? — осторожно спросила она, не желая верить в столь скорую и явную перемену в нем.

— Нет, нет, — поспешно сказал молодой человек. — Извини, что так глупо вышло. Я перезвоню.

— Хорошо, солнышко, я буду ждать. Целую тебя.

Андрей механически ответил:

— Пока, целую. — Но последнее слово почти проглотил, и оно скорее подразумевалось, нежели было произнесено вслух.

Капа, внимательно следившая за выражением лица Татьяны, заволновалась:

— Что-то не так?

— Совершенно не так, — изогнула бровь Тото. — Он не может говорить, это очевидно. Но он и не хочет говорить.

— А вот это невероятно, — заметила Липа.

— Все может быть, — развела Татьяна руками. — Знаете, тетушки, мне недавно одна цыганка нагадала две мелкие неприятности или беды. Кажется, обе уже случились. Ничего страшного, но действительно противно. Любопытно, что лет десять назад, когда я была еще молодая и наивная, я как-то лучше разбиралась в людях. И как-то легче управляла ситуацией. А нынче вот взяла и дала петуха.

— Или тебе просто чаще везло, — с сочувствием произнесла Капитолина Болеславовна. Ей было страшно жаль любимую Таточку, но она ничем не могла ей помочь.

— И это тоже может быть. А в принципе, сама виновата. Я расслабилась, а этого нельзя делать ни при каких обстоятельствах. Ни на одну секунду.

— Но это же ужас какой-то! — всплеснула руками Липа. — Так даже думать нельзя, не то что жить…

— Липочка, — усмехнулась сестра, — наша девочка, к сожалению, права. Расслабляться нельзя, быть бедной и больной нельзя ни при каких условиях, рассчитывать нужно только на себя. И в какой-то момент становится страшно. И ты думаешь, может, лучше, если бы тебя тоже расстреляли в сорок первом, потому что сил не хватает. Ты мечтаешь только…

— О тишине и покое, — подхватила Татьяна. — И о том, чтобы хоть какие-то квадратные сантиметры в этом мире не уходили из-под ног. Но на самом деле есть всего несколько правил: мне сегодняшней до меня вчерашней нет дела; держи удар, как Майкл Тайсон; хочешь чего-то добиться — улыбайся. И все.

— Таточка, — Липа осторожно тронула ее за руку, — тебе очень плохо?

— Еще не знаю, — честно ответила та. — Посмотрим. Возможно, я преувеличиваю значение отдельных слов и интонаций; тогда он завтра позвонит и все наладится, выяснится, и я снова буду счастливой. Но мне отчего-то кажется, что никакого звонка не будет.

— Таточка! Что ты говоришь? — изумилась Капитолина.

— Тетя Капа, я могу поспорить чувствительностью с самым крупным сейсмографом в мире. И я почти наверняка знаю, что Андрей просто не смог разобраться со своей барышней. Только не спрашивайте меня откуда. Знаю. И все. — И с невыразимой надеждой добавила: — Хотя могу просто грешить на него.

— Завтра он позвонит, — убежденно молвила Олимпиада, — и выяснится, что все это суета сует и яйца выеденного не стоит. Не то что твоих нервов.

— Вашими бы устами да мед пить, тетя Липочка. Ну, пойду я. Если он звонить станет, сразу переключайте на мобильный. Я на всякий случай не буду отключаться.

— Артур просил передать… — начала было Липа.

— Не важно, — отмахнулась Тото. — Скажите ему, что дважды в одну и ту же реку войти невозможно. Или напомните, что, единожды предавши…

— Таточка, — с некоторым страхом обратилась к ней Капа, — ты остаешься совершенно одна. Одумайся!

— Время пришло, — жестко и непреклонно отвечала та. — Мне и самой не по себе, не думайте, что я такой каменный истукан; но через это надо пройти. Правда?

Парикмахер пришел в священный ужас, услышав пожелание очаровательной клиентки.

— Вы хоть отдаете себе отчет в том, что девяносто восемь женщин из ста и не мечтают о таких роскошных волосах?! А вы хотите их отрезать! Это кощунство, голубушка. Давайте я вам изменю укладку, стиль, но резать я категорически отказываюсь.

— Творите, — приказала Татьяна. — Дерзайте. Ищите. Только избавьте меня от меня прежней. И вот столько, — она отмерила ладонь длиной, — обязательно отрежьте.

— Не могу, — признался парикмахер. — Поймите, мне даже интересно поработать над созданием вашего нового образа; я уже вижу, что именно хотел бы вам предложить. Но поймите, мне так редко приходится наблюдать столь царственную роскошь… Мой долг — отговорить вас.

— А вы представьте, что я отправлюсь в самую захудалую парикмахерскую этого города и сяду под ножницы дилетанта, только чтобы избавиться от этих косм, — пригрозила Татьяна.

— Если вы ставите вопрос таким образом… — промямлил мастер.

— Еще категоричнее. Уж вы-то должны знать, что, если человек хочет переценить свою жизнь, он прежде всего должен отрезать волосы — говорят, вся информация о нас накапливается в их кончиках.

— Но я вас предупреждал, — вздохнул парикмахер, прикладывая к ее лицу образцы окрашенных локонов.

— Ваша совесть чиста — и перед Богом, и перед людьми, — успокоила его Тото.

— А перед вашим мужем?

— А ему все равно…

— Понял, — покивал мастер. — Вопрос снимается как идиотский.