Орда встречного ветра - Дамазио Ален

¿' Караколь: Мил. Изредка так дерзил им!

] Селем: Нам боли туман до сна мил, лиман со дна мутил обман.

¿' Караколь: «Ворох хоров».

] Селем: Караколя велено в резерв! Он еле вяло. Карак?

¿' Караколь: Ворох хоров… Ворох хоров…

] Селем: Лавр основ он сорвал. Конец оценок!

) Первый тур прогремел как настоящее состязание по фехтованию, бесконечно технично и в то же время живо, чертовски живо, настолько быстро, что судья по знакам не раз был в замешательстве, не справляясь с перехватами и отражением атак. Было очевидно, что стилит еще ни разу не встречал противника уровня Караколя, на каждый выпад

трубадура он делал заметную паузу. Искусство палиндромов хоть и было неблагодарным само по себе, все же требовало от ораторов не только упражнения в красноречии, но и умения выбирать из тайного списка фраз и анациклов, свойственных каждому из них, те, что наилучшим образом вплетались и ткань диалога. Я читал в протоколе состязаний, что бой палиндромов выигрывается по тяге, то есть, на жаргоне риторов, тот, кому удается вести диалог, навязывая противнику тему, брал верх, вынуждая его импровизировать некоторые реплики, тогда как сам мог зачитывать свои ходы на память, что делало положение соперника весьма незавидным.

∫ Прозвенел гонг. Я предпочитал (в сущности говоря) свое жалкое, невзрачное место, сидеть здесь, вжавшись в кресло, рядом с Кориолис, чем оказаться там, не знать, куда приткнуться на этом диске, возиться там с этим желторотиком. Ну и схватка, Ларко, это да! У них мозги вентилируются поболее твоих (всего чуток), надо признать! Теперь все затараторили о судьях, пока те сидят, что-то записывают, выверяют, сверяют строфы, взвешивают на глаз. Караколь был в ярости сам от себя. Он ёкнулся ровно за две секунды до гонга, не нашелся, что ответить на длинную тираду стилита, застрял на дурацком наброске палиндрома, потерялся в двух репликах в самый неподходящий момент. Этот финал судьи точно не пропустят, плохое впечатление. А стилит в своем углу снова напустил на себя вид, будто он сама элегантность (Кориолис от этого себе места не находит), расселся, ноги скрестив, уверенный в себе, чертяка, весь выкрутился, как белье на веревке, сидит, вымаливает не знаю какого там своего башенного божка со скромностью плакучей ивы.

) Не возьмусь сказать, была это полная импровизация, или Караколю все же пригодились мои несчастные сло-

вечки, начертанные на табличке, или же он все извлек из недр слов, составленных по ту сторону него самого, точно было лишь одно — он ни разу не произнес ни одного палиндрома перед Ордой, и я был совершенно уверен, что ему противны столь по-глупому зрелищные лингвистические приемы, и что он предпочитал им свободную прозу. Так или иначе, его выступление привело публику в восторг, и это не могло меня не радовать, так как с точки зрения знатоков тот факт, что стилит не раздавил Караколя с первого хода в упражнении, явно подогнанном под Селема, значило, что состязание будет нелегким, погорячее обычного, во всяком случае.

— Ну головастик! — загорланил Голгот так, что было слышно всем вокруг, подходя к нам поближе. — Выблевал нам стряпню свою, тыщу раз пережеванную, провизация называется, тоже мне! Эта куча тряпья сидит себе на своем столбе всю свою жизнь, звякалом своим по рту теребит, а теперь выплевывает по три капли свои фразочки задом наперед, ни конца, ни начала, выдает по шесть-четыре-два, тянет, как спагеттины, и мне тут еще будут рассказывать, что этот дятел главный по рифме? Я тебя контрветром прошу, Карак, смели ты мне эту задницу вместо рожи! Не заглатывай ты его выбрыки, поперхнешься еще. Ты десятерых таких стоишь!

— Технические испытания ему на руку, но ты не нервничай, Гого, иди лучше посади назад свои кости и вдохни хорошенько носом! Я ему даю форы на первых двух турах, чтобы потом за мной выбор на третий остался… Это тактика называется, капитан!

x Мне казалось прекрасным то, что раклеры посчитали своим долгом присутствовать на испытании Голгота на свежем воздухе, а не через бойницы своих лачуг. Они

рассредоточились по всей длине маршрута, стояли группками за каждой башней и за каждым панно рефлекторов! Нам из корзины воздушного шара были слышны их ободрительные крики, их советы, некоторые попытались проследовать за Голготом, а у одного даже получилось пройти два километра, и, между прочим, по другой трассе, не по следам Голгота. Размолвка Голгота с Экзархом в защиту одного из них однозначно поспособствовала высокой популярности Трассера. Но и помимо этого между нами чувствовалась глубокая симпатия. Девятый Голгот проходил контром по территории раклеров, в знакомых им условиях, и для них это было нечто исключительное и невообразимое, совершенно немыслимое событие, о котором они никогда не забудут.

Мы всю ночь провели там, внизу, в их закопанном трактире под названием Панцирь, веселились вместе с ними, и меня совершенно потряс энтузиазм раклеров. Мне редко доводилось видеть такое восхищение, настолько искреннее и простое, их глаза светились, местные девчонки не отходили от меня ни на шаг, каждого из ордийцев окружила толпа, даже Аои, несмотря на то что она так немногословна, даже вокруг нее собрался целый двор! Голгот весь светился, на него приятно было смотреть. Горст впервые заговорил о смерти своего брата, люди вокруг плакали, утешали его. Мы рассказали про все наши перипетии на Лапсане, про бой Тэ Джеркка с Дубильщиком, Фонтанную башню, сифон, островомедузу, что убила Барбака, выдру Свезьеста и даже про наше нелепое появление в Шавондаси.

Здесь они ни о чем не догадывались. Письма с низовья на самонесущих воздушных змеях перехватывались службой Экзарха еще на входе в дельту. Почетные гости никогда не спускались в русло Струйветра. Их принимали со всеми удобствами наверху, в башнях, а потом они

отправлялись назад в низовье или уходили по диагонали. Я вышла из трактира рано утром, и в кармане у меня лежало штук пятьдесят записок с пожеланиями для Верхнего Предела. Они были выгравированы на золотых пластинках длиною в палец. Это было просто безумием с учетом их доходов. Теперь эти пластинки отправятся на наши сани, к остальным, всего набралось уже более двадцати кило металла, и это притом, что кое-какие со временем мы уже переплавили на винты и на оружие. Мы с Совом и с Пьетро отобрали — как сказать, самые лучшие? самые трогательные? самые красивые? Мы ничего не могли поделать со старым поверьем, что тот, кто дойдет до Верхнего Предела, сможет исполнить все свои сокровенные желания, а также все те, которые он принесет с собой. Я даже и сама о себе не могла сказать, что в это не верила. Потому и брала эти золотые записки, ведь в тех, кто нам их давал, было так много надежды! Я ничего им не обещала, просто благодарила. Частенько неделю берегла их в кармане и читала их вместе с Совом по вечерам. Ему это нравилось.