Прикосновение ненависти - Дж. Л. Бек

был шанс, со всеми вами. Но нет. Он не хотел этого, гребаный трус.

— Что?

— Он облажался с тобой, и он облажался в Рино. Один жалкий провал за другим.

— Кто? — Я растеряна, как никогда, и пугаюсь все больше с каждым словом, каждым вздохом. Его глаза расширяются, и хватка ослабевает.

— Он никогда бы не помог.

Теперь это шепот, полный боли и неуверенности.

— Мой отец? Конечно, он бы так и сделал. Он всегда видел в тебе сына, ты это знаешь. И ты был братом Кью. Это не изменилось.

— Не после того, что я сделал. — Я слышу печаль и неуверенность, и это причиняет боль.

Я не думаю, что он когда-либо говорил таким тоном о нападении — не думаю, что мы когда-либо обсуждали это, на самом деле, после того, как он признался, что был нападавшим. Я боялась поднимать этот вопрос по очевидным причинам.

— Время смягчило это, и у тебя были на то причины. Причины, в которых я до сих пор не уверена, но… Я знаю, что ты это сделал. Ты бы не причинил ему вреда, если бы не чувствовал, что для этого есть причина.

Но это произошло до того, как он покинул Кориум, и все это время я предполагала, что он был ранен после ухода. Что означает, что он не был ранен или болен, когда напал на мою семью. Так почему же он…

Он внезапно отталкивает меня от себя, и я подпрыгиваю на кровати, пока он выходит из комнаты.

— Пошла ты, Скарлет. Ты была ошибкой с самого начала, как я и говорил ему.

— О чем ты говоришь?

Мои слова остаются без внимания, поскольку он без колебаний захлопывает дверь и запирает ее.

— Рен! — Я вскакиваю с кровати и бросаюсь к двери, безрезультатно дергая ручку. — Почему? Зачем ты это делаешь?

Его голос по ту сторону двери звучит громко и яростно.

— Если ты не с нами, тебе нет места в моей жизни.

— Ты не можешь так думать. Ты знаешь, что я с тобой.

Он не говорит ни слова. Он снова отгораживается от меня.

Я прижимаюсь лбом к дереву, слезы текут по моим щекам, а сердце болит так, словно вот-вот разобьется вдребезги.

Пожалуйста, Рен, пожалуйста, вернись ко мне.

30

СКАРЛЕТ

Не знаю, сколько прошло времени.

Я больше не плачу. Оцепенение овладело моим разумом.

Никогда не думала, что окажусь здесь, и меньше всего с Реном. Мои глаза опухли и болят от постоянных слез, но еще больше болит мое сердце.

Как долго я умоляла его выпустить меня? Сколько раз я просила его поговорить со мной, позволить мне объяснить, что я имела в виду? Я сбилась со счета, наполовину сошла с ума от страха и замешательства.

Я прикрываю рот рукой, чтобы подавить рыдание.

Правда прямо передо мной, написанная мигающими неоновыми буквами высотой в сто футов. Я не могу ему помочь. Я люблю его, но ничем не могу помочь.

Я ношу его ребенка, и я не могу облегчить ту пытку, через которую он проходит. Потому что это реально. Его мучает то, что живет у него в голове.

Я самая большая дура в мире. Но откуда мне было знать, насколько все плохо на самом деле?

Возможно, ты бы знала, если бы отступила назад и посмотрела на все трезво. Нет. Вместо этого я придумывала ему оправдание за оправданием, объясняя перепады настроения и то, как он относился ко мне.

То, как он не только убил человека, но и посмеялся над моей реакцией.

Я должна была заметить это еще тогда.

Почему я этого не заметила? Что он болен, по-настоящему болен.

Потому что ты не хотела этого видеть. Потому что ты думала, что сможешь ему помочь.

Отрицание — это адская штука.

Я не могу поверить, что это пришло мне в голову только час назад. Если он столкнул Кью с лестницы, в чем признался, то, должно быть, он уже был болен до того, как покинул Кориум.

Все это время он в таком состоянии был у нас под носом, но мы этого никогда не замечали.

Даже мой брат или отец не видели этого. Либо он хорошо это скрывал, либо со временем становилось только хуже.

Может быть, он даже не знал — я уверена, что он и сейчас не знает. По-настоящему больные люди никогда этого не признают.

Мой Рен. Мое все.

Он так болен, и я ничем не могу помочь.

И хотя я еще не подтвердила, что беременна, я это чувствую.

Если бы дело было только во мне, все было бы по-другому. Я бы не была так напугана. Зная себя, я бы упрямо держалась, убежденная, что смогу как-нибудь вытащить его из этого состояния. Что от него все еще осталось достаточно, что я могла достучаться до той его части, которая все еще здорова, все еще осознает себя.

Может быть, мне удалось бы убедить его обратиться к врачу ради меня.

Сейчас, боюсь, у меня нет на это времени. Я не знаю, как он отреагирует, если я скажу ему, что беременна, потому что он стал непредсказуемым. В его голове срабатывает и не срабатывает выключатель, и он переходит от своего обычного "я" к этой другой версии себя. Версии грубой и неотесанной. Холодной и жестокой, жаждущей крови.

Внезапная мысль заставляет меня содрогнуться.

Что, если я этой части расскажу о ребенке? Что, если он причинит мне боль, потому что ребенок не входит в его планы? Все, что имеет значение, — это Нью-Хейвен и месть. В этом плане нет места для ребенка, не так ли? Эта мысль оставляет меня задуматься.

Я не могу поверить, что действительно думаю об этом. Может быть, когда-нибудь я смогу это понять, но сейчас не то время.

Сегодня я могу сделать только одно, но понятия не имею, как это осуществить. Я обещала ему, что всегда буду рядом, несмотря ни на что, но это важнее нас. Мне нужно выбраться отсюда, чтобы оказать ему необходимую помощь.

Такие мысли все еще кажутся нереальными. Я пожертвовала всем, чтобы быть с ним, потому что была уверена, что это правильно. Что это то место, где я должна быть.

Так было раньше. До того, как я увидела глубину его болезни.

Прежде чем я узнала, что у меня будет ребенок, я должна была ее рассмотреть в нем.

Оправдываю ли я себя? Пытаюсь убедить себя, что поступаю правильно?