Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

В груди кольнуло.

К офисному креслу был прикован не Шаманенок, которому оставалось жить минут десять — пятнадцать.

Из офисного кресла лыбилась тварь из «Нивы».

Тварь встретилась с ним глазами, в которых вдруг сверкнуло узнавание. Улыбка стала еще шире. Сверкнуло в глазах и что-то еще: обещание. Предвкушение. Голод.

По Сисиной ноге побежала горячая струйка.

То, что больше не было младшим Шамановым, дотянулось левой рукой до правого наручника и легко, не глядя, разломало его в ладони, как засохший бублик. На левый наручник существо времени не тратило — дернуло запястьем, играючи разорвав цепь.

— Николай Ильич!.. — захрипел, немного очухавшись, Сися. Он пытался расстегнуть свою поясную сумку, где лежал ствол, но дрожащие пальцы не слушались. — Фарма…

Оболочка Шаманенка двигалась с такой нечеловеческой скоростью и била с такой нечеловеческой силой, что Сися потерял сознание еще до того, как соприкоснулся с полом. В этом ему повезло: в противном случае болевой шок от раздробленной в щепки скулы, сломанной в трех местах челюсти, порванной барабанной перепонки и треснувшей лобной кости, скорее всего, убил бы его на месте.

Фармацевт сначала увидел улыбку, и только потом — ствол «макарова», смотрящий ему между глаз.

Улыбка была гораздо страшнее.

Держа выхваченный из сумки ушатанного Сиси пистолет, Саша Шаманов сказал:

— Жаль, что у нас так мало времени.

И нажал спусковой крючок.

Палец Саши напрягся и побелел, но крючок не сдвинулся и на долю миллиметра.

— Я не… — сказал он вдруг нормальным, не кошмарным голосом. — Я не могу…

Фармацевт легко, одним движением отступил с линии огня, выхватил из кармана своей замшевой куртки ТТ, навел пистолет на Шаманова-младшего и выстрелил.

106

Не дыша, Новенький потащил ствол из сумки. ТТ лез нехотя, рывками, — его, кажется, опутали брошенные Шаманом бинты.

— Батя как лучше хотел. Научил тебя. И меня. Многих бы научил, да не успел. Я неученый был, когда зарезал его. Но я лучше учитель! Заслуженный учитель! Ха! Всех научу. И сучонка. И друзей его. И невест буду учить. Пусть уму-разуму набираются.

«Нива» подпрыгивала, пробираясь по неровной дороге.

Рукоятка пистолета ласково, как там всегда и была, лежала в ладони. У Степы были длинные пальцы — мама говорила, что артистические, и всё собиралась отдать его в музыкальную школу, да что-то всё время мешало: то переезды, то проблемы на работе, то его, Степины, яростные протесты. Всегда что-то мешает — до тех пор, пока не становится поздно.

Новенький не то чтобы отгонял от себя мысли о том, что случилось с бабой Галей и с Машкой, — нет, эти мысли просто не помещались в голове, не могли проскользнуть через черные крылья боли. Он понимал, что рано или поздно эти мысли прорвутся через любую преграду, захватят его полностью и унесут в такие бездны, о существовании которых он раньше даже не догадывался. Ад, в котором он жил в последние месяцы, покажется по-своему неплохой жизнью по сравнению с тем, что его ждет.

Это, конечно, если Шварц его раньше не убьет, — вряд ли они просто едут покататься.

Выход был только один.

Рукоятка ТТ согрелась в его ладони и казалась не частью боевого оружия, а чем-то уютным и домашним, как резиновая игрушка с пищалкой.

Несмотря на боль и подступающий ад, Степа улыбнулся в потемках багажника «Нивы». Он впервые обладал властью и полным контролем над своей жизнью. Он точно знал, что агония, горе, мука скоро закончатся — потому что он так решил и потому что он готов поставить во всём этом точку.

Всё, что оставалось сделать, — это поднять руку с пистолетом к виску и нажать спусковой крючок.

Степа вспомнил слова демона, сказанные сквозь улыбку Бычихи — про жертвоприношение и помощь друзьям. Вот и прекрасно! Одним выстрелом он убьет двух зайцев: закончит кошмар, в который превратилась его жизнь, и отдаст свое последнее дыхание демону, чтобы тот оберегал Пуха, Крюгера и Шамана от кошмара, в который рано или поздно, так или иначе превратятся уже их жизни.

Новенький лучше их всех знал, как остры зубы голодного мира.

107

— Да пиздит он, понял, — Крюгер злобно вытер влажную щеку, не обращая внимания на отозвавшийся болью синяк. — Как дышит!

— Зачем ему врать-то, — Пух старался не смотреть в сторону валявшегося в луже мертвеца.

— Ты не понял еще, дебил?! Он всё время врет! Он на постой что-то, сука, вынимает из нас! Ему нравится втравливать нас в блудняки, понял! Он этим питается!

— Вить, послушай…

— Да пошел ты в сраку, — огрызнулся Крюгер и рванул вниз по темной 5-й линии, не разбирая дороги.

Хлопнуло чье-то окно.

— А ну завалили там, сучата, — рыкнул мужской голос. — Четвертый час ночи, еб вашу Машу!

Аркаша не успел решить, гнаться ему за Крюгером или просто забиться в подкатывающей истерике, — из-за кривого поворота на улицу 12 февраля (Пуху всегда было интересно, что же такого произошло 12 февраля, — но не настолько интересно, чтобы пытаться это выяснить) выдвинулась железная тень со включенными габаритными огнями.

Водитель был явно местным: по Нахаловке с фарами ночью ездили только мусора и заблудившиеся. Первые без крайней необходимости старались в этих краях не показываться, а вторые быстро выясняли, что машина им, в сущности, совершенно не нужна — жизнь и здоровье гораздо ценнее.

Пух замер, парализованный страхом.

Из темноты так же стремительно, как только что в ней скрылся, появился Крюгер: волосы дыбом, стиснутые кулаки, горящие решимостью глаза; даже заплывший правый. Его ярость и отчаяние срочно требовали выхода — кто приближался к разоренному дому Новенького, значения не имело. Витя был готов к бою — даже к своему последнему бою. Еще и лучше, чтобы к последнему.

Хлопнула дверь припарковавшегося рядом «крузака».

— Блять, это вы что ли, пиздюки, Гогу ушатали? — удивленно, без зла, спросил знакомый голос, который друзья сто раз слышали из соседнего дома, когда навещали Новенького, — он отвечал матюками на вопли другого голоса, визгливого женского.

Бык зажег карманный фонарик и посветил на замерших в тонком желтом луче Крюгера и Пуха.

— Нормальная смена растет, отлично, нихуя себе! — хмыкнул степин сосед.

Мстить за своего… кого? Друга? Подельника? Кем бы ни была последняя жертва спавшего под курганами, мстить за него Бык