Дорога в Средьземелье - Том Шиппи

Эта идея порождает множество логических несообразностей. Например, где в этой картине место для римской оккупации? Толкин не предпринял никакой попытки ответить на этот вопрос. Вскоре эта линия перестала его удовлетворять, он превратил Эриола в Эльфвина (обозначив тем очевидную связь с темами, обсуждавшимися выше) и переместил всю историю в определенно более позднее время — не в пятое столетие, когда жили Хенгест и Хорса, а как минимум на четыре века позже[463]. Что думал Толкин на этом выиграть? Не исключено, что этот шаг был отчасти продиктован отчаянием Как уже говорилось, о национальной английской традиции — особенно дохристианской — почти ничего не известно. Соответственно, мифологи–компаративисты (например, Дэйсент) долго пытались опереться на родственную скандинавскую традицию или предположить, что англичане на самом деле наполовину скандинавы, по крайней мере, похожи на скандинавов, а значит, постулировать взаимосвязь этих традиций вполне возможно. Иногда Толкин соглашался с этой точкой зрения. В «Книге Утраченных Сказаний–1»(387) Кристофер Толкин сообщает, что его отец использовал скандинавское имя Аскр, переделав его в древнеанглийское Æsk. Толкин–старший не очень увлекался этим направлением мысли, но, по крайней мере, отдавал себе отчет в том, что скандинавская традиция внесла определенный вклад в древнеанглийскую. Таким образом, во второй из толкиновских историй, содержащих образ самого автора, Эльфвин представлен рабом Фородвэйтов, людей с севера, оккупировавших Англию — что и в самом деле имело место начиная с девятого столетия. Об Эльфвине говорится, что он «в детстве познал злые дни»(388). Ему удалось бежать, он потерпел кораблекрушение и был спасен неким странным Древним Человеком в каменных сапогах. Шторм выбросил на остров, где жил Древний Человек, разбитый корабль с драконьим носом, а в корабле Эльфвин обнаружил труп своего прежнего хозяина. Тогда Эльфвин промолвил: «Он убил моего отца, и я долго был его пленником, люди звали его Ормом, и мяло любви я к нему питаю». Человек Моря мудрее Эльфвина, но он не вступает с ним в спор. Он просто поворачивает беседу по–новому «И вот теперь его корабль понесет тебя прочь от этого острова–пристанища… Это был поистине благородный корабль, и принадлежал он истинному храбрецу, ибо мало кто обладает сегодня мужеством, достаточным, чтобы искать приключений в море, — только яти Фородвэйты», — говорит он. Итак, на северян можно смотреть по меньшей мере с двух разных сторон: они — враги, но при этом они достойны уважения. Толкин всегда помнил об этой двусторонности древнескандинавской языческой традиции: это можно видеть, например, из того, как он маневрирует между английскими и скандинавскими источниками в «Возвращении Беортнота», произведении, которое обсуждалось выше. Однако послевикинговский контекст истории Эльфвина мог ощущаться автором и просто как хороший повод для того, чтобы воспользоваться Мой традицией. И действительно, значительная часть «Книги Утраченных Сказаний» — это очевидные заимствования из скандинавской мифологии, более или менее англизированные. Пленение Мелкора(389) напоминает о том, как боги Ас гарта пленили и связали Локи[464]; в том же самом отрывке Вала/ра/ Тулкаса дразнят примерно так же, как дразнили Трора в скандинавской поэме «Тримсквита». Три пряхи(390), хотя имена их — древнеанглийские слова, обозначающие время, сильно напоминают скандинавских норн, которых звали Уртр, Вертанди и Скульд (или Прошлое, Настоящее, Будущее); драконье сердце, проклятие гнома и гномье ожерелье из «Книги Утраченных Сказаний–2» — все имеют очевидные Аналогии в «Эддах». Однако опять–таки все эти параллели только показывают, как трудно создать «мифологию для Англии» на чисто английском материале! Толкин попытался достичь своей цели с помощью «доанглийской» истории об Эриоле и частично — английской, об Эльфвине, и в обеих ему виделась перспектива восстановления и освобождения, однако ни одна из них не соответствовала цели, которой ему так хотелось достичь — показать, что у Engles, у англичан, имеется своя «истинная традиция» по отношению к феям, о которых так путано рассказывают fras и Wéalas (ирландцы и валлийцы)(391).

Чувствуется, что Толкин завидовал ирландцам и валлийцам, чьи мифологические традиции сохранились гораздо лучше не только английской, но и скандинавской. Он сделал с остатками национального предания, пережившими «обдираловку» Завоевания, все, что было в его силах. Кто этот Человек Моря, так впечатляюще описанный в отрывке, пересказанном выше? Разумеется, один из ответов гласит, что это Ульмо, бог моря из мифологии Толкина, как намекает «Книга Утраченных Сказаний–2»(392). Другой ответ — это Уэйд, мифический морской великан, о котором туманно упоминается в самых старых обрывках сохранившейся древнеанглийской традиции, и о котором помнил еще Чосер (но в остальном этот великан оказался прочно забыт)[465]. В другом месте Толкин немного поиграл с коротким отрывком древнеанглийского стихотворения про некоего Инга, процитированного и переведенного Кристофером Толкином в «Книге Утраченных Сказаний–2»(393). По–видимому, целью Толкина было представить Инга, как и Эриола, в качестве этимологического основоположника английской нации: «Впервые увидели его люди среди восточных данов» (т. е. вблизи того места, откуда произошли англичане), но затем он ушел оттуда «на восток по волнам» (Толкину, наверное, больше понравилось бы, если бы в тексте говорилось, что он ушел на запад); а может быть, он был бы даже не прочь превратить полубожество Инга, в отличие от Эриола, в эльфа и валинорского князя, но опять–таки, хотя Толкин продолжал играть с яльфийскими именами типа Ингвэ, Ингиль (князь Тол Эрессеи(394)) и Инголондэ (впоследствии Белерианд(395)), ему не удалось достичь удовлетворительных результатов. Впрочем, цель его поисков достаточно ясна: он искал могущественного покровителя для своей страны, искал миф об «основателе», более всеохватывающий, нежели история о Хенгесте и Хорее, миф, к которому он мог бы присоединять собственные истории.

Толкин не достиг этой цели. Обычно он отказывался объяснять свои тексты прежде, нежели эти объяснения хоть отдаленно начинали приближаться к завершающей стадии (будь то истории об Эриоле, Эльфвине или Инге). Более того, его преследовали и другие неудачи — почти комические, если вспомнить, как он сам пекся об «этничности», когда наконец в 1937 году представил для публикации версию своей «мифологии для Англии». Сегодня мы знаем, что Толкин послал Алле ну и Анвину книгу материалов, куда входили «Лэ о Лейтиан» и «Квента Сильмариллион» — близкий потомок «Книги Утраченных Сказаний». Но когда назначенный Алленом и Анвином эксперт прочел их — целиком или в отрывках, неизвестно (см отчет Кристофера Толкина в «Легендах Белерианда»(396)), — он пришел в совершенное замешательство и не был уверен, является ли то, что он читает, «аутентичным» или нет (тут Толкин мог бы посчитать, что преуспел); в итоге, к сожалению, эксперт пришел к однозначному выводу, что, какова бы ни была эта «аутентичность», английскими эти тексты быть никак не могут! Вот его комментарий: «В ней [т. е. в той части «Сильмариллиона», которую ему дали для прочтения] есть что–то от той безумной, яркоглазой красоты, которая так смущает англосаксов, когда они сталкиваются с кельтским искусством». Эта рецензия цитируется довольно часто, однако всей таящейся в ней иронии не обнажил еще никто. Толкин сделал все, что мог, дабы укоренить «Сильмариллион» в том малом, что осталось от англосаксонской традиции и что он смог раскопать дополнительно. Но, когда произошла первая встреча итогового текста с читателем, читатель этот безапелляционно заявил, что он как англосакс совершенно уверен в том, что «Сильмариллион» НЕ англосаксонское произведение! Толкин мог счесть это еще одним печальным свидетельством полной глухоты современных англичан, особенно англичан образованных, к собственным языковым корням.

На самом деле Толкин, предаваясь попыткам создать историческую рамку для «Книги Утраченных Сказаний» и «Сильмариллиона», пытался, как мы сейчас сказали бы, отыскать «пространство», в котором свободно могло бы развиваться его воображение. В конце концов он преуспел в этом так, что даже неудачи становились для него необходимыми шагами на пути к успеху. Что же касается создания «мифологии для Англии», очевидно одно: древнеанглийские понятия об эльфах, орках, энтах, ограх и воосах были с помощью Толкина высвобождены и обрели приют в воображении читателя, присоединившись к куда более знакомым гномам (заклейменных Толкином как гриммовский сказочный вымысел), троллям (позднее скандинавское заимствование) и полностью вымышленным хоббитам[466]. Большего и ожидать было бы трудно. И все же, наверное, жаль, что Толкин не пошел дальше и не рассказал нам побольше истории; жаль, что — как в материалах, которые обсуждались в этом разделе, так и в обсуждавшихся выше — он уделял способам изложения своих историй больше времени, нежели им самим. Суждено ли ему было когда–либо получить какую–либо выгоду от разгадывания всех этих сугубо профессиональных головоломок?